Андрей Столяров - Темные небеса

Вопрос риторический. Я чувствую себя так, как не чувствовал уже много лет. Каждая клеточка у меня наполнена свежей энергией. Каждая мышца звенит, как туго натянутая струна. Я готов копать землю, таскать бревна, писать книги, решать математические задачи. Мне все по плечу. Никакие трудности не выглядят непреодолимыми. Мне даже кажется, что я мог бы ставить сейчас рекорды по бегу, по плаванию, по прыжкам в длину, в высоту. Растворилась муторная усталость, много месяцев накапливавшаяся в мозгу, он работает так, словно в него впрыснули эфедрин: неожиданные и интересные мысли посверкивают одна за другой.

Виллем подтверждает, что так и должно быть. Мне не просто регенерировали поврежденные части тела, но и провели восстановление всего организма: стабилизировали метаболизм, подправили — и существенно — гормональный фон, который был сильно разбалансирован, подняли уровень иммунитета, подсадили особые тотипотентные клетки, которые будут теперь по мере необходимости обновлять ткани, тщательно вычистили геном.

— Знаете, — говорит Виллем, — он был похож на замусоренный чулан. Каких только генных обломков там не было. Кое-что, наиболее интересное, мы, с вашего позволения, возьмем в свой архив. Не возражаете?

— Да пожалуйста…

И далее он объясняет, что никакие земные болезни больше мне не страшны, ни чума, ни СПИД, ни прионные энцефалопатии, ни что там еще у вас, на Земле, имеется. То есть, если вы выпьете цианистый калий, то, конечно, умрете: будет заблокирована вся дыхательная цепь, прекратится усвоение тканями кислорода. В остальном же мало что может вам повредить. Так что живите спокойно. А проживу я, по его словам, еще лет восемьдесят в добавление к нынешнему моему возрасту, это значит, что дотяну примерно до ста двадцати лет.

Ничего себе звездный подарок! Мне пока трудно свыкнуться с мыслью о своем биологическом совершенстве. Через пару дней до меня доходит, что при возрасте в сто двадцать лет я переживу всех, кого знаю — всех, всех вообще. В том числе переживу и Лизетту. На моих глазах она родилась, я помню этот пищащий комочек плоти, мое искреннее удивление: неужели из него вырастет человек? — и вот теперь на моих же глазах она превратится в старуху с трясущимися руками, с пятнами на перерождающейся коже, с катарактой, со старческим слабоумием, со всем тем, что предвещает близкий финал. Мысль эта тяжкой лавиной обрушивается на меня. Весь день я хожу как больной, едва-едва обращая внимание на замечания Виллема. Трижды я совсем было решаюсь попросить его сделать то же самое для Лизетты и трижды внутренне, но совершенно отчетливо ощущаю, что он мне откажет. Откажет вежливо, но бесповоротно. Тоже — обжалованию не подлежит. Видимо, это эхо экстрасенсорной коммуникации, ее интуитивный подтекст, который считывается автоматически.

Все переживания я стараюсь держать в себе. А пока Виллем приветливо показывает мне помещения Станции: гостиная, пульт управления, собственная его каюта, довольно большая нуль-камера, откуда можно мгновенно переместиться на арконский корабль. Сразу скажу: ничего особенного. Разве что все какое-то закругленное, чисто функциональное, без бытовых излишеств, в стерильно светлых, утомительных, медицинских тонах — так, значит, представляют арконцы то, что именно мы, люди, земляне, предполагаем увидеть у инопланетных гостей. По-настоящему поражают меня лишь видеозаписи. Соответствующие технологии, разумеется, разрабатываются и у нас. Кое-какие игры я видел. Но со здешней феноменальной техникой их не сравнить. Тут эффект присутствия полный: виртуальную запись от подлинной, настоящей реальности просто не отличить. О погибших планетах я уже говорил. Между прочим, когда на нас, на болоте, вдруг прыгнула ящерица, сердце у меня тоже подпрыгнуло, как воробей. Но особенно потрясает картина звездного неба — в той части Вселенной, откуда появились арконцы. Представьте: паришь среди черной, как смерть, невообразимой, бездонной, нечеловеческой, оглушающей пустоты и вокруг сонмы — миллионы и миллиарды — пылающих звезд, образующих бриллиантовые архипелаги и материки. Их здесь значительно больше, чем видно с Земли, и они здесь значительно, во много раз ярче. Вот когда понимаешь, что такое вселенское одиночество, что такое жизнь, что такое забвение и что такое бесконечное небытие. Земные философы об этом только догадывались, а тут — видишь воочию и ощущаешь как сокрушительную неизбежность.

Одновременно Виллем еще раз подтверждает мне то, о чем говорилось на официальных переговорах. Они не могут соотнести местоположение Земли и Аркона в обычной трехмерной системе координат. Видимо, говорит Виллем, мы находимся на разных «складках» Вселенной. Нас связывает только межпространственный коридор, русло темной реки, которая может сравнительно быстро иссякнуть.

— Чувствуете, как зыбка эта связь?

Тут же он объясняет, что о мириадах созвездий, окружающих систему Аркона, они не знают почти ничего. Разве что их обычные, гравитационные и спектральные, характеристики. Межпространственных коридоров к ним нет, а чтобы добраться туда обычным путем, перемещаясь физически, придется лететь тысячи лет. Дорога в один конец. Насколько мне удалось понять, для арконцев это очень болезненная тема.

— Вот лично вы осознаете себя частью человечества? — спрашивает меня Виллем.

— Ну — чисто теоретически, пожалуй, да, — отвечаю я.

Конечно, это явное преувеличение. Даже чисто теоретически я себя частью единого человечества не осознаю. Человечество — это такой неощутимый абстракт. Он нам нужен, лишь когда мы рассуждаем о высоких материях. А так — никому до него дела нет.

— А у нас все по-другому, — говорит Виллем.

И поясняет, что хотя каждый арконец представляет собой суверенную личность, абсолютно свободную в персональном своем бытии, но одновременно он еще и часть коллективного разума, который тоже осознает себя как субъект бытия. И в этом своем втором онтологическом статусе Аркон невыносимо и чудовищно одинок. Такой Солярис, плавающий среди звезд. Вы, наверное, знаете этот роман. Земля, появившаяся на горизонте только сейчас, единственная возможность вступить в диалог с кем-то, кроме себя.

Здесь я опять испытываю «чувство глубокого удовлетворения», поскольку именно так, возражая тезисам Чака, сформулировал проблему Контакта на одной из первых дискуссий в группе экспертов.

Приятно ощущать себя прозорливым.

Жаль, что ощущение это быстро развеивается. Виллем переводит проблему в видит всесовершенно иные координаты. Оказывается, согласно данным арконцев, наша Вселенная завершает так называемый «полный онтологический цикл». Энергия Большого взрыва почти исчерпана, она постепенно, но неизбежно сходит к нулю. Далее должен начаться коллапс, когда Вселенная со всеми ее галактиками, со всеми ее созвездиями, с ее темной материей, с ее провалами пустоты вновь схлопнется до сингулярности, до гипотетического «начала начал». По представлениям арконской науки, до этого рубежа осталось от ста пятидесяти до двухсот миллионов лет. Сказать точнее пока нельзя. И все равно — в масштабах Вселенной это пустяк. Так вот проблема заключается в следующем: как могут обе наши цивилизации, Аркон и Земля, себя сохранить? Есть ли у нас возможность преодолеть границу, за которой не существует ни материи, ни времени, ни пространства — только «слепое ничто»?