Теодор Старджон - Брак с Медузой [сборник litres]

Через щель в потолке я, Гвидо, смотрю на них, а потом, не отводя глаз, перестаю смотреть. Странно: как будто можно смотреть и не видеть по собственному желанию. Я смотрел на них, пока старался смотреть, а потом перестал стараться и превратился во что-то неживое, во что-то вроде огромного канализационного стока на улице, куда льется вода. Я позволяю музыке литься в меня. Несколько минут назад готов был завопить, вырваться из своего укрытия, убить – все, что угодно, лишь бы прервать муку! Но теперь это прошло. Я измучен до бесчувствия… нет, не совсем – до паралича воли; сознание мое по-прежнему ясно, и чувства живы и остры как никогда. Глаза открыты и видят свет, но какая-то слепота снизошла на них: я вижу и не вижу – или, вернее, уже не понимаю того, что вижу. Не вижу, как они заканчивают урок. Не вижу, как уходят. Лишь долгое время спустя понимаю, что слышу звук скрипки, один-единственный звук – глубокое низкое пение струны СОЛЬ под мягким прикосновением смычка, и с ним легкий шорох, еле слышное поскрипывание смычка в согнутых пальцах мальчика. Снова и снова слышу я этот звук – и с ним ко мне возвращается зрение, но вижу я только пустую темную комнату, освещенную сквозь узкую бойницу лучом уличного фонаря. Массони ушел. Ушел и Виченте. И скрипка. Но я слышу ее – снова и снова это тихое стаккато.

Оно колом стоит в горле. Рвет меня изнутри.

– Ы-ы-ы… ы-ы-ы…

Тихий недолгий звук, один и тот же, снова и снова – и каждый раз мне больно, словно это я скрипка, словно по моим нежным струнам водят смычком, словно меня так легко ранить, словно…

А потом понимаю: это не скрипка. Это я сам. Сижу и плачу тут, в темноте.

Ярость охватывает меня; я сглатываю горечь во рту и заставляю себя заткнуться.

– Так че те надо-то?

Медуза объяснила, что ей нужно – медленно, раздельно, предельно внятно, с подспудным изумлением существа, растолковывающего простейшие и очевиднейшие вещи. Замерла в ожидании ответа. Ответа не было.

Короткий всплеск изумления – и снова Медуза повторила свой вопрос.

И снова Гарлик ничего не понял.

Впрочем, и мало кто понял бы на его месте. Многие ли представители человечества когда-нибудь задумывались о природе коллективного разума – о том, каково иметь подобный разум, и, более того, совершенно не догадываться, что существуют какие-то иные типы сознания?

Ибо за все эпохи своего бытия, на всем известном ей необозримом космическом пространстве Медуза не сталкивалась с разумом иначе как с групповым явлением. Почти бесконечные вариации свойств разума, его качеств, его способностей были ей знакомы – но никогда на ее памяти все эти способности и опыт не являлись достоянием отдельных существ; понятия «разум» и «группа» сплетались для нее столь тесно, что Медуза едва ли могла отделить их друг от друга. То, что какое-то единичное существо может мыслить без использования групповых механизмов, было для нее непостижимо; хоть Медуза и обладала почти что всеведением, но такое ей никогда доселе не встречалось. До сих пор, вступая в контакт с одним из представителей вида, она вступала в контакт и со всем видом.

Но сейчас она давила на Гарлика, останавливалась, ловя отклик, и давила снова под другим углом, так и этак – точь-в-точь как человек мог бы вертеть в руках и трясти шкатулку с секретом, пытаясь открыть или проникнуть внутрь. Человек стал бы надавливать то на один, то на другой ее участок, внимательно разглядывать в поисках щелок и трещинок, простукивать и проверять, где ему откликнется пустота – то же (с понятными поправками) делала и Медуза. И не только это: если использовать ту же аналогию, она откалывала от Гарлика щепочки для химического анализа, колола его иглами, проверяя плотность материала, просвечивала рентгеновскими лучами. И наконец применила последнюю пробу – назовем ее пробой под давлением, той процедурой, что у нас применяют к водопроводу или трубам отопления: пропускают сквозь них под огромным давлением мощный поток воздуха или воды и смотрят, не дадут ли трубы течь.

Сидя на полу в кузове брошенного грузовика, Гарлик рассеянно следил за прощупыванием, простукиванием, изучением и обсуждением собственного разума. Ничего особенного: кто-то, знающий больше Гарлика, трындел у него над ухом о чем-то непонятном. Как всегда.

Ох!

Не было ни вспышки, ни звука, ни прикосновения – но происшедшее поразило одновременно все его органы чувств. На миг невыносимое давление наполнило его и тут же схлынуло, оставив его дрожащим и ослабевшим. Словно где-то включился генератор, пропустил через Гарлика мощный разряд тока – и этот ток сразу, в один миг, сделал с ним кучу всего странного, болезненного и совершенно непонятного.

Но для этого тока Гарлик был неподходящим проводником. Словно цельный участок в трубопроводе, словно разрыв в электрической цепи – не тот материал, не в том месте, на выходе, ровно ни к чему не подсоединенном.

Вообразите себе глубину недоумения, охватившего Медузу! За несказанные века не сталкивалась она с таким – с полной невозможностью добиться от разумного существа хоть какого-то ответа! Именно такое применение именно такой силы ни разу доселе ее не подводило: «разряд тока» должен был мгновенно достичь всех разумных существ на земле, соединив их сетью прочных, нерасторжимых связей с Гарликом, а через него и с самой Медузой. Именно так было всегда – всегда , без единого исключения. Так распространялось это существо. Не вело военных кампаний, не осаждало, не штурмовало, не завоевывало иные цивилизации – просто вступало с ними в контакт и в них просачивалось. В тех формах жизни, которые Медуза не могла контролировать, ее «споры» просто не работали. Но если они включались – Медуза вплывала следом . Каждый раз .

От метановых болот до каменистых безвоздушных пустынь, от солнца к солнцу, по просторам двух галактик и половины третьей полетели донесения, гипотезы, вычисления, рассуждения, экстраполяции. И эта стремительная умственная работа окрасилась оттенком, доселе неведомым Медузе – оттенком страха.

Провалившийся эксперимент с Гарликом показал: нашлась сила, способная ей сопротивляться. Стена, которую невозможно пробить. У Земли есть прочная защита; а защита – уже почти что оружие. Для Медузы – именно оружие, и очень опасное; ибо расширение и захват все новых существ были для нее тем же, чем для религии Божество, чем для отдельного живого существа – дыхание и сердцебиение. То, в чем невозможно усомниться, потеря чего означает смерть.

Земля вдруг стала для Медузы чем-то куда большим, чем еще одна травинка для пасущегося буйвола. Медуза должна была поглотить человечество – из принципа. Ради жизни. Для нее это вопрос чести и долга – если такие понятия применимы к Медузе.