Грег Иган - Город Перестановок

Её оригинал остался там — с деньгами для спасения Франчески. В этом и был смысл безумной игры: плата за риск собственной душой. Если она будет всё время помнить об этом, уцепится за это, вероятно, сохранит рассудок.

Дарэм гнул своё — то ли не замечал её состояния, то ли вознамерился нанести завершающий удар. Он говорил:

— Кто бы мог сработать всё это? Вы же знаете , сколько времени понадобилось Максу Ламберту на трансляцию всего одной бактерии из реального мира. Или вы правда считаете, что я сумел найти кого‑то, способного произвести функционирующее и притом несуществующее псевдонасекомое прямиком из воздуха… не говоря про разумное насекомое!

Ладно, вы не можете лично проверить поведение макроскопических объектов на соответствие правилам «Автоверсума». Но вы можете исследовать все биохимические пути, отследить их обратно, к более древним видам. Можете посмотреть, как растёт эмбрион клетка за клеткой, понаблюдать за градиентами концентрации управляющих этим ростом гормонов, дифференциацией тканей, формированием органов.

Вся планета для нас — открытая книга; вы можете смотреть на всё что угодно, в любом масштабе, от вирусов до экосистем, от активации молекулы пигмента в сетчатке глаза до геохимических циклов.

В данный момент на планете Ламберт обитают шестьсот девяносто миллионов видов. Все подчиняются законам «Автоверсума». Все — и это легко продемонстрировать — происходят от одного-единственного организма, жившего три миллиарда лет назад, характеристики которого, полагаю, вы знаете назубок. Неужели вы верите, что кто‑то мог изобрести всё это?

Мария сердито взглянула на него.

— Нет. Разумеется, оно эволюционировало, наверняка. А теперь можете заткнуться — вы победили, я вам верю. Но зачем вам понадобилось будить меня? Я здесь потеряю рассудок.

Дарэм опустился рядом на корточки и положил ладонь ей на плечо. Мария начала всхлипывать без слёз, одновременно пытаясь разделить свою потерю на части, которые поддавались бы восприятию. Нет больше Франчески. Нет Адена. Никого из её друзей. Никого из тех, с кем она когда-либо встречалась, во плоти или в сетях. Никого, о ком она когда-либо слышала: музыкантов и писателей, философов и кинозвёзд, политиков и серийных убийц. Они даже не мертвы, их жизни не остались в прошлом, завершенные и понятные. Они рассеяны вокруг неё в виде пыли, разъединённые и бессмысленные.

Все, кого она когда-либо знала, размолоты в белый шум.

Дарэм заколебался, потом нерешительно обнял её. Марии хотелось ударить его или ещё как‑то причинить боль, но вместо этого она прижалась к его груди и зарыдала, сжав зубы, стиснув кулаки и сотрясаясь от гнева и скорби.

— Рассудок вы не потеряете, — заверил Дарэм. — Здесь вы можете вести любую жизнь, какую хотите. Семь тысяч лет ничего не значат, мы не утратили старой культуры — все библиотеки, архивы, базы данных при нас. И здесь тысячи людей, которые хотят с вами встретиться, которые чтят вас за то, что вы сделали. Вы — миф, героиня Элизиума, спящий восемнадцатый основатель. Мы устроим праздник в честь вашего пробуждения.

Мария отпихнула его.

— Мне этого не надо. Я ничего не хочу.

— Как скажете. Дело ваше.

Мария закрыла глаза и притулилась к стене. Она знала, что выглядит как раскапризничавшийся ребёнок, но ей не было до этого дела. Она яростно выпалила:

— Всё‑таки вы оставили за собой последнее слово. Посмеялись последним. Вы вернули меня к жизни только для того, чтобы ткнуть носом в доказательство вашей драгоценной веры. А теперь я хочу вернуться ко сну. Навсегда. Я хочу, чтобы всё это исчезло.

Дарэм немного помолчал. Потом ответил:

— Если вы действительно хотите, то можете сделать и это. Когда я покажу вам всё, что вы унаследовали, научу этим пользоваться, в вашей власти будет отделить себя от остального Элизиума. Если выберете сон, никто никогда не сможет вас разбудить.

Но неужели вы не хотите быть там, на планете Ламберт, когда мы вступим в первый контакт с цивилизацией, которая обязана вам своим существованием?

Пир был у себя в мастерской: вытачивал на токарном станке ножку для стола, когда его взгляд привлекло последнее сообщение Кейт: «Ты должен это видеть. Пожалуйста! Встречаемся в Городе».

Он отвернулся.

Пир работал со своей любимой древесиной — сахарной сосной. Он соорудил собственную плантацию с помощью генетической библиотеки и клеточных карт: сначала смоделировал клетки всех типов до атомарного уровня, затем свёл их основные характеристики к правилам, которые мог позволить себе повторить миллиарды раз, создав таким образом десятки тысяч деревьев. Теоретически он мог выстроить всю плантацию из отдельных атомов, и это было бы самое элегантное решение, но пришлось бы затормозить себя до такого темпа, в котором деревья росли бы достаточно быстро для его целей, а это значило оставить Кейт далеко позади.

Остановив станок, Пир перечитал сообщение, написанное на плакатике, прикнопленном к доске объявлений на стене мастерской (единственная часть окружения, к которой Пир оставлял доступ, когда работал). Плакатик выглядел обыкновенно, если не считать того, что буквы на нём имели обыкновение подпрыгивать, попадая в поле периферийного зрения, что привлекало внимание.

«Мне и здесь хорошо, — пробормотал он. — И нет дела до того, чем заняты в Городе». К мастерской прилегал склад, набитый ножками для столов, — сто шестьдесят две тысячи триста двадцать девять штук на сегодняшний день. Пир не мог и представить большего удовольствия, чем добраться до двухсоттысячной ножки, хотя знал, что, вероятно, изменит мнение и забросит мастерскую раньше, чем это случится: «внешнее я» наделяло его новыми призваниями через случайные интервалы времени, но очередное запаздывало. Перед тем как заняться столярным делом, он страстно поглощал все тексты по высшей математике из центральной библиотеки, гонял учебные программы, а потом лично сделал несколько важных вкладов в теории групп, нимало не беспокоясь из‑за того, что ни один математик Элизиума никогда не узнает о его работе. До того написал более трёхсот комических опер с либретто на итальянском, французском и английском языках, и большую часть из них поставил с марионетками в качестве исполнителей и аудитории. Ещё до того шестьдесят семь лет кропотливо изучал строение и биохимию человеческого мозга и под конец, к своему удовлетворению, глубоко познал природу процессов, определяющих сознание. Каждое из этих занятий захватывало его целиком и приносило удовлетворение, пока он им занимался. Когда‑то он даже интересовался элизианами.

Но не сейчас. Теперь ему больше нравилось думать о ножках для столов.