Нил Шустерман - Жажда [litres]

Джейкоб волочит что-то по земле, какую-то палку. Палка постукивает и шуршит по бетонному тротуару. Джейкоб не смотрит мне в глаза – так же, как я стараюсь не смотреть в его. Нам обоим в равной степени неуютно на этой улице, в присутствии друг друга. И тут я понимаю, что это не палка, а деревянная клюшка для игры в гольф.

– Привет, – говорит Джейкоб, проходя мимо.

– Привет, – отвечаю я.

Он идет своей дорогой, я – своей. Назад я не оборачиваюсь. Даже не представляю, что он собирается делать с этой клюшкой, но совершенно точно понимаю, что к гольфу она не имеет никакого отношения.

Собрание должно идти у дома мистера Бернсайда, сразу здесь за углом. Когда-то сад мистера Бернсайда выигрывал призы. Розы, азалии, бугенвиллеи, стелющиеся вверх по стволам высоких пальм. Все, что осталось теперь, – это пальмы, еще живые, хотя все остальные растения умерли. То, что когда-то было газоном, превратилось в трехцветную каменную мозаику, изображающую Кокопелли, горбатого флейтиста из мифологии американских индейцев. Идею изобразить это божество мистер Бернсайд привез из поездки в Санта-Фе или Таос, а может, и еще откуда. Я уверена, что за этот каменный пейзаж хозяин дома тоже получит призы.

Двери в дом закрыты, но не заперты. Я вхожу в гостиную и вижу, что она забита народом. Похоже, явилось по одному человеку из семьи – из тех, что еще не уехали.

Они ведут счет своим коллективным запасам – как физическим, так и интеллектуальным. Миссис Джарвис утверждает, что ее сестра – сертифицированный лозоискатель и может найти воду «за номинальное вознаграждение». Роджер Малески рассказывает, что пропустил весь свой сад кактусов через блендер и получил галлон воды.

Миссис Бернсайд видит меня в дверях и, подойдя, обнимает.

– Элиссон! Я так рада, что ты пришла.

Я вижу, что она не вполне искренна в своей радости, а потому не поправляю ее.

– Как твои родители? – спрашивает она. – Я надеялась их здесь увидеть.

Я делаю глубокий вдох и отвечаю:

– Их нет сейчас дома.

Что, с одной стороны, правда, а с другой, не побуждает людей ни к вопросам, ни к выражению озабоченности – ни первого, ни второго мне сейчас не надо.

– Передай им наш привет, и пусть минуют их всякие напасти. Все теперь так странно!

Я поправляю рюкзак на спине и делаю шаг вперед. Воспользовавшись паузой в разговорах, пытаюсь привлечь внимание мистера Бернсайда.

– Простите, – говорю я, но не слишком громко, а потому никто меня не слышит. Люди рассуждают о жаре, и кто-то говорит о том охлаждающем эффекте, который может вызывать алкоголь, испаряющийся с поверхности кожи. Хотя я уверена, то алкоголь употребляют совершенно иным способом.

– Простите, – повторяю я немного громче. – У меня есть немного воды.

Никогда в жизни люди не оказывали мне такого внимания. Никогда я не была центром столь значительного интереса со стороны других.

– У тебя есть вода? – спрашивает кто-то.

Я сбрасываю рюкзак с плеч, расстегиваю молнию и вытаскиваю одну из бутылок.

– Конечно, воды немного, но лучше это, чем ничего.

Они смотрят на меня. Потом друг на друга.

– Сколько у тебя воды? – спрашивает Стью Лисон – с подозрением и надеждой одновременно.

Но мистер Бернсайд вновь берет ведение собрания в свои руки.

– Что ж, отличная новость! – говорит он и продолжает тем, что является либо библейской фразой, либо ее перифразом: – И новость эту несет дитя!

Потом он считает людей в комнате.

– У нас здесь представлено семнадцать семей. Сколько у тебя воды, Алисса?

– Двенадцать бутылок, по пол-литра каждая.

Наступает общее молчание, после чего кто-то замечает:

– Пятеро из нас ничего не получат.

– Подождите, – произносит мистер Бернсайд. – Это необязательно так.

Свое мнение есть у каждого.

– Если посчитать, то каждой семье достанется семьдесят процентов воды одной бутылки.

– Вот нелепица!

– Семьям с детьми нужно дать по целой бутылке!

– Это дискриминация.

– Моя жена беременна.

Бернсайд нетерпеливо всплескивает руками.

– Прошу вас, успокойтесь!

Но джинн уже выпущен из бутылки. Все одновременно говорят со всеми. Формируются союзы, чертятся разграничительные линии на песке – и все в течение секунд, и все потому, что я объявила, что у меня есть небольшой запас того, что всем крайне необходимо.

– Мы выльем ее в котел, и каждый получит точно отмеренную часть.

– А справедливо ли это? В моей семье пять человек.

– Мы сосчитаем каждого и разделим поровну.

– А как насчет кошек и собак?

– Вы это серьезно?

– Пусть девочка сама решит.

Услышав это, все смолкают.

– Да, – соглашаются другие. – Это ее вода, ей и решать, кому ее отдать.

И уже второй раз за истекшие пять минут все поворачиваются ко мне.

Меня не так-то легко запугать. Я могу совершенно бесстрашно встать перед классом и произнести устный доклад. Могу спорить с любым человеком относительно интересного мне предмета. Но никогда до сих пор в моих руках не находилась судьба людей. Неожиданно я робею. Но я ведь никогда не робею!

– Ой, я думаю… может быть, нам следует…

И тут почти кричит Стью Лисон:

– Вы что, хотите, чтобы это дело решал подросток?

И не успеваю я подумать о том, что говорю, как произношу:

– Что ж, теперь мне придется выбирать между не семнадцатью, а шестнадцатью?

Я не имела это в виду. Или все-таки имела? Не знаю. Но теперь я должна отдать Лисонам одну бутылку, потому что я это сказала. Но если я так поступлю, то кому-то придется обойтись без воды. Честно ли это?

– Алисса, милая, – говорит Вики Моралес, которую я едва знаю, – мы полностью доверяем твоему решению. Ты умная, честная девочка.

– Да вы просто подлизываетесь, Виктория! – восклицает мисс Бауман. – Неужели вы думаете, что она окажет вам предпочтение перед другими только потому, что вы ей льстите?

– Прекратите! – произносит кто-то. – Все мы в одной лодке.

Золотые слова. Все мы – потерпевшие с «Титаника». Осталась одна спасательная шлюпка, и я сижу в ней. Мне это не нравится. И, хотя я понимаю, что так даже и думать нельзя, мне жаль, что я вообще затеяла эту историю с водой.

Соседи выглядят почти так же, как и те парни на берегу. Губы побелели и потрескались. Они раздражены, нервничают, и их раздражение фокусируется на мне, как луч фонарика.

– Ну, и что ты будешь делать? – обращается ко мне явно потерявший терпение человек, которого я даже не знаю. – Не можем же мы сидеть здесь целый день.

Я не отвечаю, потому что, встретившись с ним взглядом, на мгновение вижу в его глазах то же безумие, что светилось в глазах парней на побережье. Я научилась опознавать это безумие, а потому знаю, что может разразиться в любую секунду.