Нил Шустерман - Жажда [litres]

Несварение. Наверняка съел что-нибудь из холодильника после того, как отключили электричество. Дядя всегда рыскал по нашему холодильнику в поисках остатков, которые моя мать, найди она их первой, непременно бы выбросила.

– А где Дафна? – спрашиваю я.

– Отдыхает, – отвечает дядя. – Ей тоже нехорошо.

Келтон бросает на меня обеспокоенный взгляд. Я не понимаю, что это все значит, но когда я поднимаю стакан к губам, он меня останавливает. Потом смотрит на собственный стакан, нюхает его и делает маленький глоток.

– Хорошая, – говорит он.

– А с какой стати ей быть плохой? – недоумеваю я и смотрю на бутылку, из которой наливали воду. Это «Аква Вита», страшно дорогая вода, насколько я помню. Вино стоит дешевле.

– Есть хотите? – спрашивает дядя. – Кое-какие консервы остались. Выбор невелик, но что теперь поделаешь?

Я заглядываю в кладовку, чтобы оценить, насколько правильно хранится еда. Там, в основном, бутылки с приправами – с дюжину разных сортов сальсы. Есть еще кондитерские смеси от «Сары Ли» и консервированные продукты, которые можно хранить без холодильника: кусочки ананаса, водяные орехи и резаные оливки. Много всего, но как следует не поешь.

– Нет, спасибо! – говорю я дяде. – Мы в порядке.

И никто не спорит. Конечно, мы все голодны, но накануне мы неплохо поели у Келтона дома. К тому же то, что нам показал дядя – это наверняка единственное, что есть у них с Дафной. Зачем же отнимать и это немногое?

Затем Келтон делает нечто странное. Подходит к раковине и отворачивает кран. Конечно, ничего не вытекает, но Келтон нюхает носик, после чего поворачивается к дяде:

– Похоже, вода здесь была и после общего отключения.

– Некоторое время, – кивает дядя Базилик. – Они подключились к старой цистерне. Вода еще текла пару дней. Едва сочилась, правда. В ванну не нальешь, но попить можно было.

Келтон кивает, после чего поворачивается ко мне:

– Алисса! Можно тебя на минутку?

Он берет меня за руку и ведет в гостиную. Как только мы выходим туда, я сразу же вырываю руку. Мне не нравится, когда меня таскают туда-сюда.

– О чем таком особенно важном ты хочешь поговорить?

– Нам нужно сматываться отсюда, – говорит Келтон громким шепотом.

– Я как раз над этим работаю, – отвечаю я. – Но мы же не можем так сразу – появились, взяли грузовик и уехали!

– Ты не понимаешь! – продолжает он по-прежнему шепотом, как маньяк. – Тебе не кажутся странными эти улицы, на которых никого нет?

Нет, если хорошенько подумать, то это действительно странно. Где бы мы ни были, мы сталкивались с признаками жизни, но в этом поселке нет даже намеков на то, что здесь кто-то живет.

Келтон придвигается ко мне совсем близко. Шепчет тише, но с той же маниакальной страстью:

– Я совершенно уверен в том, что вода из-под крана была очень плохой. Хуже, чем плохой. Думаю, у твоего дяди дизентерия. Не исключено, что дизентерия тут у всех, у всего поселка.

О дизентерии я почти ничего не знаю, кроме того, что это – очень опасная форма диареи, которой страдают многие люди в третьих странах.

– И… что же нам… делать?

Келтон качает головой.

– Сделать мы ничего не можем. Без лекарств – совершенно ничего!

Он несколько мгновений молчит, изучающе глядя на меня – насколько я понимаю то, что он говорит. Я понимаю, но это совсем не значит, что мне должна понравиться его прозорливость.

– Нельзя ничего трогать, – продолжает Келтон. – И, тем более, есть или пить.

– Но там же все в банках! – возражаю я, хотя у меня нет никакого желания что-либо съесть.

– Это так, – не унимается Келтон. – Но все, чего он касался, может быть загрязненным.

Тут уж не поспоришь. Как бы параноидально все это ни звучало, но Келтон, скорее всего, прав.

Возвратившись в кухню, мы видим, как дядя накладывает кусочки ананаса в тарелку, стоящую перед Гарреттом.

– Я ничего не просил! – оправдывается тот. – Это сам дядя Базилик настоял.

Дядя кладет перед Гарреттом ложку.

– Тебе нужна энергия, – говорит дядя. – Знаю, что тут немного, но у меня, дети, вы не останетесь голодными.

Сдавшись, Гарретт тянется к ложке.

– Не бери! – резко говорю я и почти отбрасываю ложку, после чего поворачиваюсь к дяде. Мои действия более чем красноречивы, а потому нет смысла скрывать их причины.

– Дядя Герберт! Ты заболел, попив воды из-под крана, – говорю я, моментально обрубая дяде все возможности для отрицания очевидного. – Это дизентерия, и она может быть заразна. Прости нас, но мы не будем есть то, к чему ты прикасался.

Дядя, понимая, что я права, вздыхает. Уверена, он злится на себя за то, что раньше не сообразил, что к чему.

– Откройте тогда другую банку. И протрите все – у меня есть дезинфицирующее средство для рук.

Но Гарретт уже встает из-за стола; аппетит ему изменил.

– Да нет, я, собственно, и не голодный.

Вряд ли дядя осознает, насколько он и его Дафна больны. И в этот момент в разговор вступает Жаки:

– Я, пожалуй, воспользуюсь.

Я смотрю на Жаки и вижу, что ее снова лихорадит. Она показывает на свою воспаленную рану, которую требуется перебинтовать.

– И марли возьму, – заканчивает она.

– Конечно, – говорит дядя.

Он берет бутылку со средством, но перед тем, как передать ее Жаки, протирает собственные руки и саму бутылку.

– Иди на второй этаж, туалет – налево, – говорит он с улыбкой, в которой сквозит боль. – Там, под раковиной, есть комплект первой помощи.

Я смотрю, как Жаки поднимается по ступеням лестницы, и вдруг до меня доходит: ведь у Жаки есть антибиотики. А где они сейчас? У нее в кармане? Или остались в «БМВ»? Или, в суете и беспорядке, которые воцарились в доме Келтона в момент нападения соседей, она их там забыла? А не взять ли мне эти антибиотики и не отдать ли дяде? Нет, говорю я себе. Жаки не так уж мне и нравится, но я ничего у нее не заберу. Никогда я не стану помогать одному человеку за счет здоровья и благополучия другого – даже если речь идет о дорогом для меня человеке. Если я так поступлю, чем я буду лучше мародеров?

– Вам нужно уезжать, – говорю я дяде. – Тебе и Дафне. Уже организуются центры помощи и поддержки. Там еще нет воды, но есть лекарства. Я в этом уверена.

Но дядя отрицательно качает головой.

– Мне кажется, Дафна не захочет уезжать. Да и к тому же через худшее мы уже прошли.

Я не знаю, какое худшее он имеет в виду – худшее в течении болезни или худшее в том кризисе, который разыгрался в нашем штате. Мой ответ относится и к тому, и к другому:

– Думаю, худшее нас ждет впереди…

Но и это не может убедить дядю Базилика.

– С нами все будет в порядке, – говорит он.

Больше всего на свете мне хочется ему верить. Но дни, когда я просто сидела и надеялась на лучшее, закончились. Теперь надеждой не прожить.