Светлана Тулина - Холодная сварка, или Ближе, чем секс [СИ]

С другой стороны нет худа без добра.

Я всё голову ломала — как бы и с кем бы моего хомячка стравить. Теперь же это из разряда невыполнимых миссий перешло в категорию вопросов времени. Нашему милому альфику Жорочке обязательно донесут о неподобающем поведении его пассии. Если уже не донесли. Ну и если он сам слепой на оба глаза. И на этот раз провокация не сработать не может — вся школа свидетель, такое на тормозах не спустить.

Пыталась ускорить неминуемую стычку, словно случайно шляясь по коридорам — Агнесса ведь так и таскается следом, соблюдая три оговорённых. Вот я и хотела, чтобы альфик сам непорядок узрел и наехал. Но он как сквозь землю провалился. Только к вечеру вспомнила — у выпускных же по пятницам и субботам профориентация на подшефном заводе. Не судьба поторопить, стало быть.

Ладно, не горит.

Доживём до понедельника. Жорик всё равно у нас в кармане.

Придумать бы только, как потом избавляться от самого кармашка…

Вопросик.

А, плевать.

Над этим вопросиком я подумаю завтра.

Тем более, что завтра воскресенье, это даже удачно вышло, пожалуй, с воскресеньем-то.

Последний шанс. И я буду последней дурой, если его не использую. Дуррой, как ныне по новым правилам положено, всё никак к ним не привыкну. Ну вот ею и буду.

Нормальные люди по воскресеньям отдыхают! На диване! Кверху пузом! Кино смотрят, книжки там всякие слушают…

Хорошо им, наверное. Нормальным-то!

Даже обидно, что сам не такой.

Валялся бы с читалкой на диванчике или гуглил бы артефакты утонувшей цивилизации от левела к левелу, кинцо бы какое зырил на самый худой. А вместо этого мало того что в каждое своё законное воскресение должен свою миссиссмитку до банка выгуливать, так теперь ещё и папулю. До спортзала. Ну и в нём самом, соответственно. Словно мало мне четырёх тренировок в неделю и бассейна, ага-ага. А днём ещё в парке нашарился, аж ноги гудят. Тоже потащила нелёгкая. Да нет, чего там — Ириска потащила. А она как раз лёгкая. Грех жаловаться, прикольно было, не заметил как и день прошёл. Устал только вот очень. А ещё и с папулей пришлось, и тоже во все тяжкие, ну типа чтобы совсем уж жалко не выглядеть, раз типа сам напросился. Словно мне действительно хотелось помесить кулаками дурацкую грушу, ага-ага. Словно у меня выход иной был. Но в том-то и дело, что не было! Потому что как иначе было показать ему отсутствие следов уколов, причём показать вроде как случайно? То-то и оно-то. Вот и пришлось тащиться в его любимый, куда он давно предлагал, типа по-семейному. На слове типа ловить — звал же ведь, ну так и пошли! А потом ещё беговая дорожка эта дурацкая, терпеть её не могу, для разогреву, ну и по груше стучать. И в спарринге… как же без спарринга-то!

Ненавижу бокс.

Сорокиной проще — у неё каждую субботу семейная дача с сауной, обязательный такой ритуал-традиция, она её родительской субботой называет и морщится. Достали типа. Не понимает своего счастья, дурра, насколько бы мне проще было, будь у нас подобные совместные парилки в традиции, пусть и не каждую субботу. Так ведь нет. Мои родаки париться предпочитают каждый отдельно, и исключительно мозгами. Теперь вот парятся, что я их типа ненавижу. Что это типа нормально, трудный возраст и всё такое, каждый ребёнок на определённом этапе взросления просто таки обязан через это пройти. Начитались фигни всякой — и парятся. Интересно, тот, кто всю эту чушь понапридумывал — он живого ребёнка в глаза хоть раз видел? Или же со мною действительно что-то очень не в порядке и я не такой, как все. Ну в том смысле, что не ненавижу. А может, не дорос просто до того самого этапа. И если так — то Питер Пэн трижды прав и нафиг его, это взросление!

Одна морока с ним.

И не скажешь ведь, что типа у меня всё в порядке и, хотя вы, конечно, придурки редкостные, я вас очень люблю, прекратите фигней страдать! Не скажешь, да. Во-первых, не поверят. А во вторых…

Трудно это.

Сам не понимаю, почему так трудно сказать такую простую вроде бы вещь? «Пап, да не парься ты! Все просто отлично, ты лучший отец на свете, правда-правда! И я тобою ужасно горжусь». И пусть он даже вид сделает, что не поверил там или недоволен, или даже буркнет что про телячьи нежности — ему ведь всё равно будет приятно. Если сказать. Только вот сказать почему-то ну просто совершенно невозможно. А сказать надо. И именно сегодня. Потому что я не знаю, что будет завтра. Вернее — знаю.

Жорик.

Терпеть не могу драться, драка — оружие слабых, последний аргумент в проигранном споре. Но Жорик не Дыня, с ним вряд ли получится просто поговорить. И бабулин компотик с ним тоже сработает вряд ли. Может быть, завтра я вообще не смогу говорить. И уж точно вряд ли с чистой совестью смогу утверждать, что у меня всё в полном порядке. Так что надо сегодня. Вот прямо сейчас. И так уже всю тренировку промялся, не в душевой же, в самом деле!

В шесть лет было проще. Сделал ему тогда кружку с корявой надписью «Лучшему папе в мире!», гордился, помню, ужасно. И плевать мне было, что она просто так, для красоты, и пить из неё невозможно — бумажная ведь была, кружка-то. Зато с ручкой. И с кособоким улыбающимся солнышком. И с ромашкой. Её вместо цифры восемь нарисовал, мы такие кружки мамам делали, всем детским садом, на восьмое марта. Оттуда и цифра. Маме сделал — и про папу подумал. Почему маме есть кружка, а папе — нет? Додумался запараллелить. Один уже, сам. Показалось неправильным и даже обидным — почему мамин день в календаре есть, и подарки, и цветы, и поздравления — а папиного нету? Вот и решил самостоятельно исправить подобную несправедливость.

Про двадцать третье февраля позже сообразил, в школе уже. А в саду то ли болел зимой часто и не попадал, то ли вообще не принято было его у нас отмечать именно как праздник пап, не помню. Или просто маленький был. Не обращал внимания.

Маленькому проще. Ребёнку простительно и всё такое. Всё простительно. Даже телячьи нежности.

А сейчас — ну вот как?

Ещё подумает, что подлизываюсь и чего-то выпросить хочу. Или что натворил чего, и теперь типа заранее задабриваю, пока им не сообщили. Окончательно уверится, что пытаюсь что-то скрыть, отвести глаза. Ну и что, что среди моих вещей они ничего не нашли, ну и что, что следов от уколов нет — наркоманы хитры. И склонны к перепадам настроения — от агрессивности до этих самых, телячьих. А ведь так и подумает, к бабке не ходить! Потому что нельзя про самого себя такое, не принято у нормальных людей. Только у манипуляторов и рекламщиков разных, мошенников там и прочих сволочей. Или больных. На голову. Вот они — да, вот они такое легко.

И стерва тоже хороша, нет бы помочь — отключилась вообще! Ну да, ну да, мы же к раздевалке подходим, неприлично и всё такое. Вот так всегда с нею! Когда не надо — вечно под локоть лезет, так и зудит над ухом, уже даже и сомневаться начинаю — а точно ли сам это вот только что подумал и решил, а не она ли подсказала и подтолкнула? А когда нужна, причём нужна до зарезу — так не дозовёшься! Ну вот чего ей стоило просто взять и сказать! Ей-то можно! Она же не про себя будет. А главное — ей бы отец точно поверил, она же взрослая, взрослые всегда друг другу больше верят. Так нет же, смылась! А мне теперь мучайся. В одиночку.