Елена Ершова - Град огненный [СИ]

Он сгибается над ящиком стола, на лысине — блик от лампы, как мишень. Дальнейшее происходит на три счета.

Раз — схватить вазу. Два — шагнуть к столу. Три — обрушить вазу на голову доктора.

Керамика раскалывается. Конфеты разлетаются по кабинету. Доктор дергается, бьется грудью о выдвинутый ящик и грузно валится на пол.

Второй шаг сделан. А значит, обратной дороги нет.

Доктор без сознания, но дышит, и пульс прощупывается хорошо. У меня есть несколько минут, чтобы как следует подготовиться. Первым делом запереть дверь: свидетели не нужны. Вторым — задернуть шторы и приглушить освещение. Торшер выбрасывает оранжевое пятно света, похожее на зарево пожара. И здравствуй, знакомый медный запах! От напряжения покалывает в кончиках пальцев. Это плохо. Перевозбуждение грозит потерей рассудка, а я до конца обязан мыслить ясно и трезво. И успеть до того, как рубильник в моей голове автоматически встанет в позицию «вкл». Тогда кровотечение из носа, как это произошло после драки с Феликсом, станет наименьшей проблемой.

Доктор дьявольски тяжел. Даже по меркам васпов. Приходится повозиться, прежде чем усадить его в офисное кресло. Ноги приматываю крест-накрест к ножкам, руки — к подлокотникам. Рулона не хватает, чтобы зафиксировать еще и тело, но на счастье у доктора есть запасной. Под конец я взмок настолько, что рубашка липнет к спине, а в груди нарастает жар. Рана пульсирует и ноет, и я опасаюсь, что разошлись швы, но на проверку нет времени.

Доктор все еще без сознания. Голова опущена, кожа рассечена осколком вазы, но царапина пустяковая. Ею мы обеспокоимся в последнюю очередь.

Нервно усмехаюсь и сую под нос доктора нашатырь.

Терапевт дергается, вскидывает подбородок. Между веками влажно поблескивают белки. Губы приоткрываются и выталкивают хриплое: «О-оо…» А, может: «Что-о?…»

Я усаживаюсь напротив, в тень. Между нами — оранжевое озеро света. И доктор на свету, как на ладони. Вижу ниточки слюны, протянувшиеся между губами. Тонкую струйку крови, стекающую вниз и собирающуюся в тяжелые капли над правой бровью.

— Что? — повторяет доктор и окончательно приходит в себя.

Он пытается встать. Удивленно оглядывается, двигает руками, носки туфель скребут по паркету — рефлекторное подергивание мухи, попавшей в паутину. Тупое непонимание на лице очень быстро сменяется страхом. Сейчас он закричит… они все кричат.

— Тсс! — хрипло говорю я. — Тихо.

— Что вы сделали? — спрашивает он. — Зачем?

И не знает, что сказать еще. Понимаю, я бы тоже не знал. Поэтому терпеливо наставляю:

— Прежде всего, вы не должны кричать. В здании ни души. Только вы и я. Этим, — поднимаю моток скотча, — я заклею вам рот, если вы закричите. Понимаете?

Доктор тяжело дышит. Пот пропитывает его рубашку, и под мышками расплываются темные пятна. Думаю, ему бы и правда не нужно есть столько мучного и сладкого: на людей это влияет не лучшим образом. А вслух продолжаю:

— Будем считать, это сессия наоборот. Теперь я спрашиваю. Вы отвечаете.

Доктор сглатывает и, видимо, что-то решает. Глаза перестают бегать по комнате, и когда он заговаривает, голос дрожит, но в нем появляется прежняя мягкость:

— Зачем это вам, голубчик? Вы ведь не для того пришли…

— Именно для этого! — перебиваю, слегка повышая голос. — Довольно игр и недомолвок!

— Я вовсе не собирался с вами играть! — он даже пытается улыбнуться, криво и одним углом рта, что со стороны походит на паралич.

— В таком случае, начнем, — улыбаюсь в ответ, и лицо доктора сереет. Тонкие запахи крови, пота и страха текут от его грузной неподвижной фигуры, влажными испарениями поднимаются к потолку, и я неосознанно облизываю губы и сразу приступаю к делу: — Итак, мой первый вопрос, доктор. Какую букву вы все время норовите написать вместо «П»?

Он смотрит с непониманием, тогда я поясняю:

— Вы ошиблись в подписи. Ваша фамилия. По-плав-ский. Она непривычна вам.

Теперь его взгляд стреляет вниз и вбок. Я чувствую замешательство. Запах страха ощущается острее и бьет по обонянию не хуже нашатыря. И когда доктор заговаривает снова, голос срывается, хотя и пытается звучать добродушно и бодро:

— О, голубчик! У вас развитая творческая фантазия! Вы видите подтекст в якобы очевидном!

Хмурюсь. Сдерживаюсь, чтобы не ударить его по лицу. Но это рано. Бить пока нельзя. Ударишь — и кровь пойдет сильнее. Мне нельзя видеть кровь: демоны только того и ждут.

— Не пытайтесь увильнуть! Какое имя вы носили в Шестом отделе?

Доктор округляет глаза, шепчет:

— Никогда не любил цифру шесть.

Играет со мной или притворяется идиотом?

— Может, тогда вам больше по душе цифра четыре?

Взгляд — снова вниз и влево. Кадык пляшет в горле, пальцы чуть ниже обмотки скотча сжимаются и разжимаются. Понял намек или нет? Четвертый эксперимент. Четвертая попытка создать Зверя. Вот он я, сижу перед тобой. И тени текут по стенам, сгущая веретенообразные тела, а где-то за моей спиной — я знаю это точно! — вздымаются серповидные плавники.

— Полагаю, четыре вам все-таки ближе, — достаю канцелярский нож и задумчиво выдвигаю лезвие. — Зато шесть больше. Оставить по два пальца на каждой руке? Или все-таки по три?

— Вы ведь это не серьезно? — быстро спрашивает доктор.

— Я похож на шутника?

Теперь он видит. О, я знаю, он это увидел! Тени за моей спиной. Острые плавники, кружащие по комнате и подбирающиеся все ближе к свету. Оранжевое пятно подергивается зыбью, узор на паркете смазывается, расходится кругами.

— Вы знаете, кто я? — вдруг спрашиваю его.

Доктор моргает быстро-быстро. С брови капает кровь и катится от внутреннего уголка глаза, будто слеза.

— Не понимаю…

— Вы знаете, кто я? — делаю ударение на слове «кто».

— Ян Вереск, лаборант…

— Офицер преторианской гвардии Королевы Дара! — на одном дыхании почти выкрикиваю я. — Недоученный тренер! Зверь! А знаете, чему учат зверей? — на этот раз я не даю ему вставить слово и выплевываю с ненавистью: — Убивать! Пытать! Ломать! Вот этим, — наклоняюсь вперед, нависая над оранжевой бездной, выставляю руку с ножом, — я могу резать вас на куски. Начну с пальцев. Потом с ушей и носа. Вести допрос — моя прямая обязанность, как преторианца. И поверьте, в этом я очень, очень хорош!

На самом деле, не так хорош, как хотелось бы. Разговор давно идет не по плану. Ладони взмокли. Саднит высверленное ребро, и я мелко дрожу, как в лихорадке. Так непрофессионально. Так стыдно.

— Не нужно…

Он говорит тихо, поэтому смысл сказанного доходит до меня не сразу. Но доктор вскидывает голову и повторяет:

— Не нужно. Прошу вас.

— Теперь решать не вам!

— Все еще мне, как вашему куратору, — голос доктора крепнет. — Не глупите, Ян, — он впервые называет меня по имени. — У вас блокада…