Елена Ершова - Град огненный [СИ]

— Не такая уж совершенная, как оказалось.

— Мы все еще дорабатываем методику. Да, с первым срывом вы справились сами. Но теперь… мы не можем ни за что ручаться.

— Кто это — мы? — цепляюсь к словам и старательно гоню из головы образ рубильника. Щелк — первый раз сработало вхолостую. Щелк — головная боль и разрыв капилляров. Щелк… щелк… что будет в третий?

— Мы — это ведущая группа кураторов.

— И сколько вас?

— Шестеро.

— Какое совпадение! Назовите имена.

Доктор колеблется. Не знаю, о чем он думает. Но ему страшно. А еще он надеется. Да, они все надеются на избавление. На то, что смогут докричаться с той стороны бездны, и зверь услышит.

— Они вам ничего не скажут, — пытается увильнуть доктор.

— Они нет. А вы да.

Я откидываюсь на стул. Оранжевый свет мельтешит, вызывая резь в глазном яблоке. Вот он, первый признак мигрени. Тогда я откладываю нож и говорю спокойно и глухо:

— Вы упрямы. И верите, что я не причиню вам вреда. Но это не так, — расстегиваю куртку и показываю подкладку, где в ряд воткнуты шесть медицинских игл. — Почти бескровно. И почти безопасно. Для меня.

Вынимаю одну. Блики пляшут на острие. И в глазах доктора пляшет зарево приближающегося безумия. Осталось только подтолкнуть. И я поясняю:

— За каждый неверный ответ я буду загонять вам иглу под ноготь. Откуда мне знать, какой из ответов верный? Вы убедите меня. Начнем?

Доктор мотает головой. Но от него уже ничего не зависит. В оранжевом озере на полу я вижу ощеренную пасть чудовища. Зубы — иглы. Глаза — слепые пятна. Плавник черен и остр, как жало Королевы.

— Вы работали на Шестой отдел?

Он снова мотает головой, так что трясутся полные щеки. Глаза блестят от влаги, но слезы не льются. Самоуверенный сукин сын!

— Так вы работали? — повторяю терпеливо и беру его руку в свою, пожимая ее, как в первый день нашего знакомства.

— Вы знаете, голубчик, — вдруг быстро говорит он, — я ведь не лгал, когда говорил, что не пережил бы и первую зиму в Улье. У меня низкий болевой порог. Я даже боюсь ходить к стоматологу. Я…

— Это хорошо, — улыбаюсь одними губами и хлопаю его по руке. — Это очень хорошо! Значит, разговор пойдет быстрее. Итак? Ваш ответ…

— Нет, — выдыхает он.

Щелк.

Комната погружается во тьму.

Щелк.

Свет опаляет веки.

Голова тяжелеет. Уши закладывает от крика. Я с удивлением обнаруживаю, что из указательного пальца доктора торчит игла. Ноготь чернеет и расползается, как гниющий материал. Или это тень безумия наслаивается на реальность?

— Не надо… кричать.

Доктор дышит тяжело и быстро. Слезы, наконец, скатываются по щеке.

— За… что?

Он изумлен так искренне, что я едва не начинаю хохотать. За что? Не хватит пальцев, чтобы перечислить.

— Вы лжете, — убежденно произношу я. — Вы работали на Морташа. Возможно, работаете и сейчас. Говорите правду!

— Я не работал на Морташа! — кричит он. — Даже если работал… я не знал! Откуда мне было знать, кто финансирует проект?

— Значит, вы участвовали в нем?

— Только как психолог! Мои исследования ни в коем разе не касались ни генетики, ни Четвертого эксперимента!

— Но знаете о нем.

Доктор почти рыдает. Его взгляд устремлен вниз, на стальное жало, торчащее из его руки.

— Да, знаю. Я разрабатывал программу по реабилитации васпов. И особое внимание уделялось вам.

— Почему мне?

— Вы пережили трансформацию. Мы следили… следили, удастся ли восстановить нормальное состояние психики, или…

— Или я окончательно превращусь в безмозглое насекомое? — заканчиваю за него.

— Нет-нет, — быстро бормочет он, словно хочет убедить в первую очередь себя. — Нет-нет… Вы не насекомое. Васпы не насекомые. Не мертвецы. Вы — люди. Вы сумели абстрагироваться от реальности, расщепить сознание путем медитативных практик. Я только хотел сделать вас цельными снова.

— В том числе и Пола?

— И… его… — шепчет доктор, а стул будто ломается подо мной, и я падаю в оранжевую пропасть. Лечу, лечу, так бесконечно долго, ощущая палящее дыхание лавы на своем лице и касание гигантских плавников — почти невесомое, почти нежное.

— Вы убили его, — шепчу я. — Не своими руками. Своей ложью. Своей надеждой. Вы так щедро раздавали советы. Но не удосужились понять, что мы не люди. Что мы идем во тьме, на ощупь по вашему незнакомому миру. Вы не защитили Пола от последствий. Хотя должны были, как куратор.

Я дрожу. Пот заливает глаза. Доктор дрожит тоже.

— Вы правы, — говорит он, и я гляжу на него, не в силах поверить. Он повторяет громче, с одышкой: — Вы правы! Моя вина… моя халатность… Но я еще могу… еще могу спасти вашего друга… и вас…

— Довольно!

Щелк.

Комната погружается во тьму. Комната озаряется светом. Вторая игла торчит из безымянного пальца, но теперь доктор не кричит. Только до крови закусывает губу и закатывает глаза. А я сдавливаю пальцами виски: невидимое сверло ввинчивается в кость, и я даже ощущаю хруст, я даже ощущаю запах гнили, который исходит от моей мертвой застоявшейся крови.

— Кто вы? — спрашиваю я. Смотрю на доктора, но вижу лишь расплывчатый силуэт.

— Кто вы? — втыкаю третью иглу, и голова вспыхивает, выгорает, как промасленная ветошь. — Мне нужно имя! Имя!

— Вениа-мин… — доносится из тьмы хрипящий голос. — Поплавский — девичья фамилия матери. Я взял ее когда… когда узнал, что мои наработки используются вот так. Когда увидел… что это неправильно. Что это только костыли… костыли, которыми ученые перебивают ноги тем, кто учится стоять самостоятельно. Я хотел все исправить… хочу этого и теперь.

Он берет паузу, словно собирается с духом.

Потом называет себя.

Расщепление сознания. Это спасение от безумия и тьмы.

Не помню, что происходило в следующие пару часов. Кажется, я смалодушничал и сбежал. Кажется, меня рвало в заплеванном подземном переходе, а какой-то человек трогал меня за плечо и спрашивал:

— Вам плохо? Помочь?

Я ответил коротко и грязно. А потом вытошнил кровь и желчь на его же ботинки — начищенные, с едва заметной царапиной на носке. Потом я хохотал, как поехавший, и не заметил, что остался в одиночестве у сырой и грязной стены. Смотрел на узоры граффити, но видел только подпись моего доктора. Проклятое «Пэ» с аркой наверху. Я ведь еще тогда должен был догадаться, что это «Эс»!

Пошатываясь, кое-как дохожу до телефонного автомата и набираю единственно заученный наизусть номер. Гудки пробиваются из глухой пустоты и тянутся долго, так долго, как этот промозглая и страшная ночь. Наконец, трубку снимают.

— Да?

Голос раздраженный и хриплый. Кто будет доволен, когда его выдернут из постели настойчивым звонком?

— Вик, это я…

На том конце провода повисает молчание, и я не знаю, как расценивать его, поэтому продолжаю: