Елена Ершова - Град огненный [СИ]

И все-таки, надо признать — мне на время становится легче.

Возможно, доктор не так и заблуждается на наш счет? Ведь люди верят в душу, в любовь, в заботу и прочую ерунду. И даже отдают жизни, чтобы утвердить эту глупую веру. Отдал жизнь и Пол…

Глупость заразна.

10 апреля, четверг

Мне снова снится моя русалка.

Она светла и прозрачна, как ключевая вода. Она чиста, как сама невинность. Такие, как она, никогда добровольно не посмотрят на монстра. Поэтому таких, как она, монстры берут силой.

Мое уродство вторгается в ее красоту. Я сминаю ее, как хрупкий стебель. Ее слезы подобны росе, ее страх опьяняет. И мой внутренний шторм ревет и рвется наружу, и моя внутренняя боль смешивается с ее болью, а моя кровь — с ее кровью. Уродство и красота объединяются в одно целое, и лезвие вспарывает бьющуюся жилку на шее.

Это так приятно, так невыразимо приятно втаптывать в грязь чистое, рвать цельное, уничтожать красивое. Когда вокруг уродство и тьма — ты сам кажешься не таким уродливым и темным…

Просыпаясь, я все еще ощущаю пропитавший постель запах меди. Сердце колотится как бешеное, я возбужден до предела. Но вместе с возбуждением приходит едва ощутимый страх: моя русалка, собирательный образ всех моих мертвых любовниц, наконец-то обретает лицо.

Это лицо Хлои Миллер.

Просто у меня давно не было женщины.

Так говорю я себе. И это звучит, как оправдание. И немного успокаивает.

Возможно, мне стоит последовать примеру Расса и Пола. Хотя сама мысль о том, что надо заплатить женщине за несколько часов с ней, поднимает во мне волну протеста. Но я также отдаю себе отчет, что инстинкты сильнее меня. Я — больной ублюдок. И никакие таблетки — ни белые, ни голубые, ни красные — не помогут, когда жажда разрушения достигнет критической массы. А я не хочу срыва. Не хочу обратно в реабилитационный центр. И тем более не хочу погибнуть от пуль полицейских.

Женщина — это лекарство от моего одиночества. Сосуд для моей тьмы.

Последнее средство — помощь психотерапевта с непроизносимым именем — я оставляю на крайний случай.

Сегодня совершенно нет времени на записи. Весь Институт готовится к симпозиуму.

Торий выглядит деловитым, нервным и рассеянным. Как оказалось — не он один. Для меня же подготовка к симпозиуму означает шлифовку навыков «подай-принеси». Но это даже хорошо: когда много работаешь руками, некогда думать головой. И я пользуюсь этой передышкой и очищаю свой разум от мыслей о Поле, о докторе и о мертвой русалке. Поэтому под вечер я основательно вымотан и хочу только одного — спать. Тем более, за день ничего выдающегося не происходит.

За исключением столкновения с бывшим лаборантом Тория.

Столкновение — громко сказано. Он просто проходит мимо меня, как мимо пустого места, на ходу застегивая пальто. Но я сразу узнаю его — долговязого очкарика, который три года назад таскался за женой Тория и которому я однажды преподал урок вежливости, спустив его с лестницы и наставив пару синяков. Думаю, он тоже этого не забыл: его безразличие — напускное. Я чувствую на себе короткий косой взгляд, улавливаю едва заметное сокращение мышц на его лице — знакомую гримасу отвращения. Конечно, не забыл. Но меня сейчас больше интересует другой вопрос.

— Что он делает здесь? — так и спрашиваю я у Тория.

Тот рассеянно копошится в бумагах, не поднимает на меня голову, но отвечает:

— А… принес материалы. Стандартная процедура.

— Разве он не ушел из института? — продолжаю допытываться я. — Не знаю, правда, его имени, но помню, что раньше он был твоим лаборантом.

Торий кивает.

— Да. Феликс. Он ушел почти сразу же, как начался эксперимент «Четыре».

И продолжает возиться с документами, а я замираю.

Эксперимент «Четыре» — ему присвоен тот же кодовый номер, что и последней экспедиции в Дар. Тот самый эксперимент, превративший меня в…

— Интересно, — медленно произношу я и стараюсь отогнать слишком яркие картины трехлетней давности. — И где он работает теперь?

— В Южноудельской Академии, у Полича.

Это имя тоже кажется мне знакомым. Странно, что я не вспомнил его раньше, когда получил приглашение на телевидение. Потому что имя Южгана Полича тоже связано с проклятым экспериментом «Четыре».

— Вот как, значит, — бормочу я, не зная, что сказать еще.

Торий вздыхает.

— Да. Феликсу повезло. Не знаю, какими судьбами ему удалось пробиться. Южган Полич — светило нашей науки. Я сам с ним встречался всего пару раз на конференциях, но так и не удалось пообщаться ближе. Особенно когда началась эта катавасия с Дарским экспериментом…

— Он тоже один из основателей Си-Вай? — перебиваю.

Торий смеется и смотрит на меня, но не замечает моей хмурой физиономии. В его глазах — мечтательный восторг.

— Что ты! Полич вне этих политических разборок. Он цепной пес науки, и только наука интересует его. К сожалению, именно у глав Си-Вай имеется приличное финансирование, но будь у меня возможность — я бы с удовольствием поработал с Поличем. Считаю, за ним и Академией большое будущее.

— Нежизнеспособные мутации и загубленные жизни? — спрашиваю я.

Меня начинает потряхивать, пальцы сжимаются в кулаки. Наверное, с моим тоном тоже что-то не так, потому что Торий будто просыпается и смотрит на меня пристально, улыбка пропадает с его лица.

— Напротив, — сдержанно говорит он. — Продление жизни. Лечение смертельных заболеваний. Когда-то ученые выявили код смерти и остановились. Военным этого показалось достаточно. А Полич пошел дальше — он ищет код жизни.

— Путем экспериментов над выродками вроде меня?

Наши взгляды пересекаются. На лицо Тория набегает тень.

— Кажется, этот вопрос давно решен в научном мире.

— Но поднимается снова и снова, — возражаю. — Полич и подобные ему — изверги. Хочешь примкнуть к их рядам?

Торий выпрямляется. В его глазах сверкают гневные молнии.

— Знаешь, — говорит он. — Весь мир не должен вращаться вокруг тебя и твоих интересов.

Больше он не говорит ничего. Сгребает свои бумаги и выходит из лаборатории.

Наверное, мои слова действительно задели его. Но виноватым я себя не ощущаю. В конце концов, Торий тоже причастен к эксперименту «Четыре». Я до сих пор помню, как он стоял на пороге моей камеры рядом с другими учеными. Как вводил в мою кровь яды. Как ждал, когда чудовище покинет кокон…

Для ученых, вроде Тория или Полича, я навсегда останусь лишь осой под микроскопом.

11 апреля, 12 апреля, 13 апреля

Сегодня 13 апреля, воскресенье.

Только теперь руки дошли до дневника. Предыдущие два дня не писал, тем самым нарушив данное себе обещание. Почему? Начиная с момента, как я нашел дневник Пола, события нарастали, как снежный ком. Пока однажды не случился коллапс.