Елена Ершова - Град огненный [СИ]

— Ты думал, что когда я сказал о монстре, имел в виду себя? — спрашиваю напрямик.

И по его дернувшимся лицевым мускулам понимаю: он подумал так. Тогда кажется, что температура в комнате падает на несколько градусов, а от окна сквозит сыростью и холодом. От этого становится неуютно. И я смотрю на Тория исподлобья, говорю отрывисто:

— Не уподобляйся подонкам из Си-Вай. И не смотри на меня, как будто я хочу вырезать тебе сердце. Я ведь обещал быть хорошим мальчиком, — тут я усмехаюсь и стараюсь придать своему голосу шутливый оттенок, — по крайней мере, пока ты балуешь меня конфетами.

И беру из вазочки карамель. Торий смеется, но все еще выглядит встревожено.

— Прости, — говорит он. — Прости, что втянул тебя в это.

Я пожимаю плечами, говорю спокойно и поучительно:

— Однажды кто-то сказал мне: надо выходить на бой со своими демонами. И побеждать их.

Я разворачиваю карамель и засовываю ее в рот. И только теперь замечаю, что все еще сижу в кресле профессора, а он стоит передо мной, переминаясь с ноги на ногу и нервно теребя в руках конверт. Я подскакиваю, как ужаленный. Всю мою уверенность, все нужные слова разом выдувает из головы, и остается только смятение. А Торий удивленно смотрит на меня.

Он еще не понимает то, что сразу понимаю я: это неправильно. Я больше не Дарский офицер, я лаборант при институте, а Торий — мой начальник. Я не должен позволять себе подобных выпадов. Я не должен говорить с ним в менторском тоне, и уж тем более сидеть в его кресле.

— Я пойду, — бормочу и спешно иду к выходу, по пути неуклюже задевая угол стола.

Даже закрыв за собой дверь, я все еще чувствую между лопаток удивленный взгляд Тория. Я знаю, что скоро он тоже прозреет и поймет причину моего поспешного бегства. Выскажет ли мне потом?

Открытка с приглашением жжется через одежду. И я весь обед сижу над открытым блокнотом Пола — но так и не могу сосредоточиться.

Нехороший знак.

Торий так ничего мне и не говорит. Слишком занят подготовкой к симпозиуму. Но все-таки находит время, чтобы вместе со мной позвонить на студию и принять приглашение.

А потом я наконец-то решаюсь и делаю еще одно важное дело: звоню доктору с непроизносимым именем и прошу назначить встречу на сегодня, аргументируя тем, что у меня неотложное дело. Когда я заканчиваю говорить, замечаю, что все это время Торий с улыбкой пялится на меня.

— Рад, что ты взялся за ум, — одобрительно произносит он.

Я скептично хмыкаю. Но на самом деле не так уж и привираю. У меня действительно неотложное дело: я должен узнать, является ли мой доктор и доктор Пола одним и тем же человеком.

К вечеру дождь усиливается.

Простуды я не боюсь (еще ни один васпа не подхватывал ни простуду, ни грипп), но дождь не люблю все равно — он смывает следы и запахи. Это дезориентирует и сбивает с толку, как будто в голове на время перегорает лампочка, и теперь приходится пробираться на ощупь. Лабиринты улиц кажутся чужими, наполненными пустотой и шорохами. Тьма просачивается сквозь одежду, льнет к телу. Ботинки промокают насквозь. И мне кажется — я снова нахожусь в Даре, среди сырости и болот. А вокруг ревет и стонет ночной лес. И впереди не дома подмигивают слезящимися глазами — это высятся черные громады Ульев.

Весь город — это один гигантский Улей: система коридоров и ходов, многоярусных виадуков. Наверху, в тепле и сытости живут сильные этого мира, такие, как Эштван Морташ. У них много привилегий, они носят красивую одежду и имеют ухоженных женщин. Оттуда, сверху, они снисходительно смотрят на кишащий внизу муравейник. Распоряжаются чужими жизнями. Швыряют надежду — она блестит заманчиво и трепещется, как блесна на леске. И все, изголодавшиеся по свету, клюют на нее. И попадают в сачок. Для таких, как Морташ, мы навсегда останемся подопытными животными в виварии. Иногда я боюсь, вдруг весь этот Переход, и этот город, и окружающие меня люди — просто очередной эксперимент?

Вместе со мной в приемную доктора проникает тьма, сырость и запах мокрой одежды. Доктор с непроизносимым именем всплескивает руками:

— Что с вами, голубчик? Да вы никак насквозь!

— Пустяки, — говорю я.

И сажусь на диван прежде, чем доктор успевает предложить мне стул. Он так и застывает, расстроено глядя, как подо мной по обшивке дорогого дивана расплываются влажные пятна.

— Я включу камин, — наконец произносит он и вздыхает. — Как ваше самочувствие сегодня?

— Отвратное, — мрачно отвечаю я. — Здесь хуже, чем в Даре.

— Отчего же? — доктор садится напротив, участливо смотрит на меня сквозь поблескивающие стекла очков.

Я отворачиваюсь к окну. По карнизу мерно барабанит дождь. От камина разливается тепло, и мягкий приглушенный свет успокаивает, дает ощущение расслабленности, притупляет бдительность.

Я встряхиваю головой, отгоняя слабость, приглаживаю ладонью мокрые волосы.

— Слишком много грязи и фальши.

— Так-так, — говорит доктор и слегка наклоняется вперед, сцепляет пальцы в замок. — Давно ли вы пришли к такому заключению, друг мой?

— Три года назад, — отвечаю. — Когда впервые прибыл в Дербенд. Тогда я все еще надеялся…

— А теперь?

— Теперь я хорошо изучил людей, — усмехаюсь я. — Они ничем не лучше васпов. Только прикрывают свое уродство маской красоты и добродетели. Все эти разговоры о душе. О чувствах. О дружбе. О помощи… Все это иллюзия. Обман. Фальшь.

— А в Даре разве не было фальши? — спрашивает доктор.

Я много думал и над этим. Чем вообще была наша жизнь? Выживанием, а не жизнью. Насилием ради насилия. Войной ради войны.

— В Даре был Устав, — отвечаю я сухо. — И была Королева. Если ты нарушал Устав — тебя наказывали. Если ты верно служил Королеве — тебя повышали. Если ты хотел есть — ты ел. Если хотел взять женщину — брал. И если хотел убить человека — убивал его.

— Весьма упрощенно, не находите? — мягко спрашивает доктор.

— Зато честно, — огрызаюсь я. — В вашем мире тоже берут, что хотят, и убивают, если надо. Только прикрываются для этого властью. Или сочиняют мотив. Когда на деле все проще — люди, имеющие деньги и власть, берут и убивают потому, что могут. А все остальные, не имеющие ни денег, ни власти — вот они как раз и рассуждают о добродетели. Но на деле просто завидуют власть имущим. Завидуют их могуществу и силе. А стало быть, все ваши чувства и все разговоры о добродетели — ложь. Такая же манипуляция. Разница между людьми и васпами в том, что в Даре мы обходились без чувств и манипулировали в открытую. Возможно, на этом люди нас и подловили? А, доктор?

Я пытливо смотрю на него. Лицо доктора спокойно. Но сцепленные в замок пальцы нервно подрагивают, на лбу выступает испарина. Я чувствую — выпущенная мной пуля попала в цель. И теперь эмоциональная волна переполняет доктора, как кровь наполняет рану.