Елена Ершова - Град огненный [СИ]

— Вы злой, — с грустью констатирует Хлоя.

— Всего лишь реалист, — пожимает плечами Феликс, тогда я не выдерживаю и говорю как бы невзначай:

— И тоже ценитель. Ценитель чужих статей.

Феликс, наконец, бросает на меня презрительный взгляд, поджимает губы, но не отвечает ничего, а только берет Хлою под локоть:

— Идемте же, панна Миллер! Мы катастрофически не выдерживаем сроки!

Хлоя вздыхает, бросает на нас с Рассом извиняющийся взгляд.

— Простите. Но я действительно должна открыть аукцион. Вся выручка с него пойдет в фонд поддержки проекта «Ищу тебя». Надеюсь, мы еще увидимся сегодня. Хорошего вам вечера!

Я не отвечаю. Слежу, как моя русалка плывет к выходу, и неосознанно сжимаю кулаки. Показное пренебрежение Феликса злит. Но еще больше злит, когда добычу уводят из-под носа.

— Жаль, что нельзя убить этого сопляка, — словно прочитав мои мысли, недовольно ворчит Расс.

— Жаль, я не убил его, когда мог, — откликаюсь я.

Кажется, в воздухе еще витает ее цветочный запах. И, стараясь отвлечься, спрашиваю Расса:

— Что это за проект «Ищу тебя»?

— О, об этом Хлоя рассказала на открытии концерта, — отвечает он. — Жаль, что ты пропустил. Она хочет создать базу данных всех васпов. Вдруг, у кого-то еще живы родные?

— Чушь! — перебиваю я. Мне почему-то хочется говорить наперекор и хочется обесценить все новые идеи Хлои. — Уничтожается весь род неофитов.

— Только близкие родственники, — возражает Расс. — Ты действительно думаешь, что Королеве было дело до двоюродных братьев и четвероюродных теток?

— Думаешь, четвероюродная тетка будет рада появлению племянника-монстра? — скептически хмыкаю я.

Расс пожимает плечами.

— Отчего же нет? Я слышал о таких случаях.

— Никто не захочет иметь в родне монстра! — обрываю я.

И сам вспоминаю, как три года назад искал родную сестру. Но лишь для того, чтобы превратить ее в новую Королеву и превратиться в зверя самому. Был бы я счастлив, узнав, что Лиза действительно моя сестра? Была бы счастлива она?

— О, смотри! — взволнованный голос Расса выдергивает меня из невеселых раздумий. — Это она!

— Кто?

— Жанна! — громким шепотом произносит Расс.

И я вижу, как на сцену поднимается темноволосая скрипачка. Подтруниваю:

— Твоя муза?

— Шш! — одергивает меня Расс и подается к сцене. Его глаза горят фанатичным огнем. Наверное, на аудиенции у самой Королевы он не был бы столь взволнован. На меня внимания он больше не обращает, поэтому оставляю друга наедине с его мечтой и отступаю в тень.

Какое-то время я подумываю, не пойти ли за Хлоей на аукцион (вот будет потеха, если они выставят на продажу моего «Висельника»!). Какое-то время я пью вино и заедаю его пирожными, слушая щемящие звуки скрипки, рассматривая людей, разодетых и важных, всем своим видом показывающих — вот, мы не гнушаемся обществом чудовищ. Мы такие же — но все же чуть-чуть лучше, поэтому можем позволить себе дорогую одежду и красивых женщин. Смотрю на васпов: в простеньких костюмчиках не по росту, жмущихся по углам, как стайки жуков. Что бы ни говорила Хлоя, и Торий, и доктор с непроизносимым именем, какими бы хорошими не казались некоторые дни — правыми все-таки оказываются деятели Си-Вай. Васпы всегда останутся здесь чужаками. А место чужаков — в тени.

Но люди не учитывают одного: находясь в тени, проще наблюдать за теми, кто на свету. И манипулировать ими.

21 апреля (вторник)

Тень — это не мрак и не бездна. Это место, где можно затаиться. Откуда можно наблюдать и не быть замеченным самому.

Таким местом и стал для нас Помор.

Подавленные, растерявшие треть роя, мы покидаем деревню Есенка. Торий остается с людьми.

— Вы получил второй шанс, — говорит он на прощанье. — Используйте его с умом. Я же сделаю все возможное, чтобы деятельность Шестого отдела признали преступной, а васпов реабилитировали как жертв эксперимента.

— Разве это возможно? — спрашиваю я.

И думаю о Буне. Об отсутствующих пальцах на его руках. О Донне, целующей его в щеку. О старшей Василинке с веснушчатыми плечами. Думаю об изнасилованной и убитой девушке. О зверином блеске в глазах ныне мертвого сержанта Рода. И понимаю: те, кто остался со мной, сделали свой окончательный выбор. Сделал его и я сам. От этого становится тревожно. Это как всю жить прожить в темной комнате без окон, а потом — обрести свободу, шагнуть за порог и увидеть солнце. И остановиться в дверях. Потому что не знаешь — что делать с этим теперь?

— Мы создадим общественные движения, — тем временем рассказывает Торий. — Осветим проблему в СМИ. Пригласим специалистов, профессоров и очевидцев. Всех, кто знает о Дарском эксперименте. От вас потребуется одно, — он ухмыляется и, выдержав паузу, коварно заканчивает: — не пытать журналистов, когда они приедут брать у вас интервью.

В отличие от него, мне совсем не смешно.

— Почему ты помогаешь? — хмуро интересуюсь я и смотрю на него в упор. Я пытаюсь увидеть скрытое презрение в его глазах. Уловить в голосе нотку фальши. Но Торий выдерживает взгляд, вздыхает и отвечает спокойно:

— Когда-то ты просил у меня помощи. А я отказал. И совершил крупную ошибку.

— Не вини себя. Я лгал, — перебиваю его.

Торий пожимает плечами.

— Возможно. Но сейчас все изменилось. А еще я научился читать между строк.

Я киваю. Смотрю, как солдаты сворачивают последние палатки и кидают припасы на грузовики. Впервые за последние дождливые дни сквозь тучи пробиваются тусклые солнечные лучи. День обещает быть сухим и теплым. Если такая погода продержится на некоторое время — переход до Помора не будет таким уж трудным.

— И последнее, — говорит Торий. — Новая жизнь должна строиться по новым правилам. Ты ведь понимаешь, что старые методы больше не действуют. От них больше вреда, чем пользы. Ты должен придумать новые законы.

— Я никогда не делал этого раньше, — признаюсь я, и тревога удваивается, холодком пробирает под ложечкой. — Устав существовал задолго до меня. Его придумали люди. Не васпы.

— Что ж, — беспечно отвечает Торий, — однажды настает момент, когда дети взрослеют и им приходится жить своим умом, — потом он снисходительно улыбается и добавляет: — Хотя я могу указать тебе направление.

Он достает из кармана блокнот и карандаш, пишет что-то на листке, затем отрывает и протягивает мне.

— Первая заповедь новой жизни васпов, — серьезно комментирует Торий.

Я беру листок и читаю. На нем написано только два слова:

«Не убивай».

Конечно, мне пришлось внести в первую заповедь некоторые коррективы.

Люди воюют с не меньшим усердием, чем васпы. И убивают тоже. «Война» — слово, оправдывающее любое убийство. И если ты убиваешь на войне — ты герой. Это почетно и правильно. Но почему нас в таком случае называют захватчиками и врагами? Нас, в которых изначально вложена программа уничтожения?