Markiann Маркианн - Небо Ждёт [СИ]

— Поговорить?! С Противоречащим?! — испугался Савватий. — Зачем?!

— Надо попытаться взять его живым…

— Наставник! — вскричал Савватий. — Тебе нельзя говорить с ним!! Ты же знаешь, что он пустит в ход свои чары! Ты во второй раз подвергнешь себя их воздействию!

— Я справлюсь, любимый брат Савва, — мягко проговорил Александр.

— А если он откажется выходить?

— Тогда нам придётся выволочь его из внедорожника.

— Но, если он упрётся, и мы не сможем его вытащить?

— Тогда — огонь на поражение. Мы не сможем гарантировать сохранность жизни обольщённому.

— Принято.

Братья начали карабкаться на скалы в поисках удобных позиций. Оказавшись рядом с Савватием, Серафим негромко сказал ему:

— В нашем плане узким местом является этап переговоров с противоречащим.

— Согласен, — ответил Савватий, — Серафим, если увидим, что противоречащий применяет чары… без команды Наставника, открываем огонь на поражение. Если это не сможет сделать Наставник, это сделаем мы. Противоречащему нужно умереть. Лучше одному человеку умереть, чем сгинуть нам всем.

— Согласен! Лучше исполнить приказ и убить противоречащего, чем исполнять обеты и убивать Наставника, — яростно произнёс Серафим. — Я не хочу жизнь нашего любимого Наставника менять на жизнь противоречащего. Переговоры — это игра с огнём.

Серафим пополз вверх. Савватий отклонился от него влево, пополз дальше и занял позицию на скале над поворотом дороги. Отсюда уже невооруженным глазом был виден внедорожник.

Александр стоял на дороге и ждал, его бил лёгкий озноб, но не от холода. Он всем сердцем не хотел делать то, что собирался сделать, но всеми силами боролся с этими мыслями. Он знал, что всё равно он это сделает, во что бы то ни стало, сделает… но что будет с ним самим дальше, он уже не знал. Он посмотрел на Максима. Тот, найдя укрытие за камнем, стоял на одном колене, поставив винтовку прикладом в снег, и, прислонившись шлемом к стволу, молился. Он перевёл взгляд на Серафима. Тот, откинувшись спиной на склон скалы, спокойно лежал, стряхивая снег с монитора шлема. Он посмотрел на Савватия. Тот лежал на животе на небольшой ровной площадке на вершине скалы, разглядывая в прицел приближающийся внедорожник.

Александр вытащил пистолет и, зажав его в опущенной руке, стал ждать.

Через некоторое время после начала подъёма стали меняться климатические пояса. Мы оказались в поздней осени с её грязной жирной жижей под колёсами. В одном месте сильно буксовали и забрызгались грязью по крышу. Потом пошёл мокрый снег, который добавил жидкости в эту жижу. Но Фортунер хоть и буксовал, но мало-помалу мы продвигались вперёд… до поры, до времени, пока правым передним колесом не провалились в жидкую грязь по радиатор. Я вспомнил про разные замечательные штуки, про которые рассказывал Олег Фёдорович, включил блокировку передних колес, и Фортунер, миленький, вылез! Но когда дорога выше немного подмёрзла, началась другая беда: под тоненьким слоем снега был чистый лёд на уклонах. Мотор ревел, внедорожник пробуксовывал, но двигался вперед. Наконец, кончился серпантин с таким радикальным уклоном, и мы поехали повеселее… и тут нас накрыла метель.

— Приближаемся к перевалу, — сообщил я Питириму.

Он кивнул и снова погрузился в молитвенную тишину. На протяжении всего нашего горного отрезка пути мне казалось, что нас двигает и из всех бед выручает только молитва Питирима.

Снова правые колеса внедорожника провалились в какую-то яму, которую не было видно под снегом. Я включил подогрев комбинезона и, накинув капюшон на голову, чтобы не насыпало за шиворот снега, вышел посмотреть. В лицо ударили холод и снег. Я по лесенке забрался на крышу внедорожника, достал из верхнего багажника лопату и стал откапывать колесо.

— Тебе помочь? — спросил Питирим, выглянув из окна.

— Справлюсь, — ответил я.

Не хватало, чтобы он после бессонной ночи тут ещё напрягался. Правда, невыспавшимся он не выглядел.

Я вернулся за руль, дал газу, но внедорожник сидел на брюхе крепко.

— Может, есть какой-то буксир? — спросил Питирим. — Брат Олег говорил, что Фортунер полон всяких чудес.

— Точно. Лебёдка есть, — вспомнил я. — Давай попробуем.

Я нашёл дерево покрепче и протянул до него трос, включил лебёдку, и мы потихонечку стали выбираться.

— Впредь буду осторожней, — пообещал я Питириму. — Расслабился.

И мы продолжили движение. Наконец, мы въехали в ущелье, судя по карте, оно было достаточно длинным. Слева от нас была пологая каменная стена, иногда с отвесными нависающими скалами, справа — обрыв, внизу которого протекала горная река. Она была глубокой и быстрой, но чем больше мы продвигались вглубь ущелья, тем она становилась более широкой и полноводной.

У меня на руке подал сигнал псифон.

— Это Марфа Ильинична, — сказал я.

— Что-то случилось, — прошептал Питирим.

Как только я включил псифон, так сразу в кабину ворвался сильный голос Марфы Ильиничны. Она плакала.

— Что с вами? — испуганно спросил я.

— Они были здесь, — сквозь рыдания говорила Марфа Ильинична. — Они пришли сразу после вашего ухода, я даже не успела вымыть посуду. Они приказали отцу Матфию всех нас собрать у храма, дали пятнадцать минут и мы, конечно, пришли. Главный у них — капеллан Александр, знаем имя ещё одного — Максимилиан Терон, бывший военный преступник, которого он обратил в тюрьме в так называемую «истинную веру». Двоих других не знаем, как звать. Вели они себя, как фашисты, которые ищут партизан: всех согнали и провели идентификацию мужчин и некоторых женщин, потом пытались узнать, кого ночью рукоположил владыка Питирим, но мы ничего не сказали. Тогда настоятель выдал Настеньку. Он сказал им, что она не из нашей деревни, и что вы её привезли. И капеллан её допросил отдельно. Она пришла вся в слезах. Спрашиваю: что он тебе сделал? Говорит — ничего. И плачет. Только потом и догадались, что он её обидел какими-то словами, но Настенька — молодец! Девка боевая, она ему по харе треснула.

Мы с Питиримом с тревогой переглянулись. В монологе Марфы Ильиничны наступила пауза, и я тут же спросил:

— Как она сейчас?

— Да всё плачет, говорит что-то несуразное… что капеллан красивый и хороший. Совсем с испугу рехнулась.

Моё сердце сжало какое-то чувство. Но так странно, с чего это вдруг?

— Это правда, Марфа Ильинична, — с болью в голосе произнёс Питирим. — У Насти чуткое сердце, если она даже в такой ситуации разглядела это. Я тоже встречался с ним. Он, и правда, красивый и хороший, но, не ведая, что творит, служит злу. Я молю Господа день и ночь о нашей встрече, молю о нём, как о брате. И молю Господа, чтобы он спас его и его друзей…