Markiann Маркианн - Небо Ждёт [СИ]

Между тем, Питирим поднялся на ноги и стоял, опираясь на ствол дерева.

— Как ты? — тихим голосом спросил он меня. — Ты ранен? У тебя из носа течёт кровь.

Я утёр нос и, увидев на руке кровь, удивился — от пережитого стресса я и не обратил внимания на это.

— Всё в порядке, — отмахнулся я. — Главное, как ты. Ты можешь идти? Что-то внутри меня говорит, что надо убираться отсюда как можно быстрее.

— Да… Я постараюсь… — кивнул Питирим.

Я пристально посмотрел на него и вздохнул. Стало заметно: у него недостаточно сил, даже чтобы оторваться от дерева. Пришлось перебросить его руку через плечо и как второй бэкбэг закинуть его себе за спину. Питирим, с трудом дыша, помогал мне, немного передвигая ногами, так мы и двинулись вперёд.

По мере нашего продвижения, я всё больше уставал, а Питирим, наоборот, похоже приходил в себя. Он уже хорошо держался и увереннее стоял на ногах. Сосновый лес закончился, и мы вышли на красивый луг, заросший высокими травами. Мы прошли несколько шагов и остановились для привала. Я без сил улёгся на спину, рядом с Питиримом. Мы лежали и смотрели в небеса, плотно затянутые пеленой облаков. Над нами ветер колыхал налитые колосья каких-то злаковых трав. Было так спокойно и мирно, и казалось, что нет войны, развязанной против того, в ком был такой добрый и такой любящий всех Христос.

Я увидел, как Питирим сорвал один из колосков и стал медленно и как-то благоговейно растирать его между ладонями. Он протянул мне руку и разжал пальцы: на его ладони лежали очищенные от мякины золотые зёрна.

— Ешь, — проговорил он.

— Что это? — удивился я.

— Это — пшеница. Здесь когда-то было пшеничное поле. Люди забросили его, но оно само по себе живёт. Колосья насыщаются солнечным теплом и светом, созревают зёрна. Наступает время жатвы. Нивы побелели, но селяне о полях забыли. Не посылается для жатвы серп. И зёрна гниют…

Я взял из его руки зёрна, положив их себе в рот, и стал пережёвывать. Они были спелые и мягкие.

— Это забытое поле сильно очень похоже на нашу жизнь, — вслух подумал я, и мне стало очень грустно от этого. — Я думаю, многие люди, как и я, искали на Земле Бога, но им не у кого было о Нём спросить. И они погибли.

Питирим вздохнул и тихо проговорил:

— Увы, это так. Поэтому человек, который познал Бога, уже не принадлежит себе. Его жизнь можно сравнить с таким зерном. Ведь если зерно не упадёт в землю и не умрёт, то сгниёт, а если умрёт, то принесёт множество зёрен. Кто держится за свою жизнь, потеряет её, а кто не дорожит своей жизнью в этом мире, тот сохранит её — он обретёт жизнь вечную. Это нам обещал Господь.

— Что это означает, Питирим? — расстроено спросил я. — Тебе придётся умереть? Но для чего? Что реально значит это «множество зёрен»?

— Это — твоя жизнь и жизнь всех тех, кто уверовал, и кто ещё уверует через мою жизнь и смерть.

Тут я всё понял. Он умрёт. Это неизбежно. Мне не спасти его. Что бы я не делал, он всё равно умрёт. Ему просто не дадут жить на этой дрянной земле. Его будут выслеживать, преследовать, гнать, травить, мучить, сживать со света. Я с горечью посмотрел на него, пристально вглядываясь в самые мельчайшие подробности его лица, пытаясь запечатлеть его, навсегда оставить с собой. Я запомнил былинку на его щетинистой щеке, запёкшуюся в ноздрях кровь, задумчивый взгляд, как будто обращённый вовнутрь себя, засохшую грязь на всегда улыбающихся губах, и голубого крошечного, полевого мотылька, запутавшегося в его тёмных мягких волосах. Я думаю, что даже через много лет я смогу всё это вспомнить. Ведь это то, что я буду в памяти бережно хранить. Это — моя самая большая ценность.

Максим, наконец, пробил прикладом снежный завал над собой и вылез, хватая ртом воздух. Недалеко от него пытался освободиться от снежного плена Серафим. Тяжело дыша, Максим подполз к нему и начал руками раскапывать его.

— Где Наставник? — с отдышкой спросил Серафим, когда Максим его за руку вытащил. Они сели на снег и огляделись.

— Не… не знаю, — сказал Максим. — В последний раз я его видел у поворота под скалой. Над ним стоял брат Савва… Потом нас накрыло лавиной.

— Понял. Пошли.

Дорога была засыпана валунами и снегом. Савватия не было на скале, в том месте, где он лежал, произошёл обвал, его огневая точка была погребена под камнями.

— Бог мой, — Серафим в ужасе перекрестился.

С нервной дрожью Максим осторожно приблизился к обрыву.

— Смотри, Серафим, — Максим указывал на что-то внизу.

Серафим подошёл и увидел под обвалившемся краем дороги склон, на котором лежал Александр и не шевелился.

— Помоги мне!

Максим снял с запястья тонкий и прочный трос, сплетённый в браслет и, распустив его, одним концом обмотался поверх бронеразгруза, другой подал Серафиму, который перекинул его через выступающий корень дерева и закрепил на себе. Максим осторожно начал спуск вниз. Он медленно, чтобы не соскользнуть, дотянулся до Александра, схватил его за эвакуационную петлю на спинной панели бронеразгруза и подтянул к себе. В полном снаряжении на скользкой поверхности ему было немыслимо тяжело. Он дотянулся до одноточечного крепления, на котором висела винтовка Александра, и отстегнул её. Она заскользила по склону вниз до края и свалилась с обрыва.

— Тяни!!! — закричал Максим.

Серафим упёрся ногами в каменный выступ и, используя свой вес, потянул верёвку. Когда Максим уже сам был в устойчивом положении, Серафим пришёл ему на помощь: перехватил Александра и втянул его на ровное место.

— Наставник?! Наставник?! — хлопал Александра по щекам Максим. Александр из своей невидимой дали почувствовал эти жёсткие удары и услышал голос Максима. Он пришёл в себя, и тут же его пронзила острая боль в руке. Он вскрикнул, вспомнив Савватия, и простонал:

— Рука выбита… я не смог удержать брата Савву…

— Господи, Боже мой… — Серафим снова перекрестился.

Теперь Александр осознал всё… «Я с радостью отдаю свою жизнь за твою… только выбирайся»… Последние слова Савватия, всплывшие в памяти, разорвали ему душу и он взревел, как раненный зверь:

— Я - живой, Савва!!! Видишь?! Я — живой!!! А ты — нет… это неправильно!!! Так не должно быть!!!

Он бился телом о снег. Максим, дрожа от стресса, приподнял его и прижал к себе. Александр, весь содрогаясь в конвульсиях, бессильно рыдал, вжавшись в бронежилет на груди Максима, который изо всех сил держался, чтобы оставаться в этот момент сильным, и начал вслух молиться. Сверху их обоих накрыл объятиями Серафим, боль потери беззвучно изливалась из него слезами.

Александр отупел от боли и горя. Он вдруг медленно отстранился от Максима и бесцветным голосом проговорил:

— Братья! Надо найти Савву… Он, может быть, ещё жив. Надо взять медицинский бокс и биосканер в квардрокоптере.