Андреас Эшбах - Субмарин [litres]

Или может? В принципе, мне никогда не казалось, что я хорошо понимаю парней, но в этот раз я в полном недоумении.

И вот теперь мы сидим рядом на спине у кашалота, и наши руки недвижимы. Шесть-Пальцев даже не смотрит на меня, его взгляд устремлен вперед, в мерцающую синеву перед нами, можно подумать, что меня вообще здесь нет. В какой-то момент я не выдерживаю. Я дотрагиваюсь до его плеча, чтобы привлечь его внимание, и, когда он неохотно оборачивается, спрашиваю:

– Ты сказал, что я нравлюсь Маленькому-Пятнышку.

– Да, – отвечает он скупым жестом.

– И Большой-Матери тоже?

– Да.

– А как насчет тебя?

Он глядит на меня, прямо скажем, испуганно, сжимает губы и не шевелит ни единым пальцем. Я снова смотрю ему прямо в глаза долгим глубоким взглядом и по крайней мере у меня снова возникает то же магическое ощущение, что и вчера во время Вместе-Вместе.

– Когда мы были у китов , – продолжаю я осторожными жестами, – на какой-то момент мне показалось, что ты хочешь поцеловать меня.

Шесть-Пальцев вздрагивает. Что это, паника? Если да, то почему?

Он смотрит в сторону, но долго не выдерживает и снова поворачивается ко мне. Его руки при этом так напряжены, будто он изо всех сил старается не позволить им сказать что-то, чего им ни в коем случае нельзя говорить.

Я глубоко вдыхаю прохладную, свежую воду и стараюсь не обращать внимание на охватившую меня дрожь. Мне нужно сейчас расставить все точки над «и», иначе я с ума сойду.

– В ообще, я была бы совершенно не против, – осторожно объясняю я. – Мне только хотелось бы знать… мне хотелось бы знать…

Но дальше я не нахожу слов и только беспомощно смотрю на него. Я внимательно изучаю его лицо, но вот он отвечает на мой взгляд, и теперь мы смотрим друг на друга как зачарованные. На этот раз между нами нет двадцати шагов, нет даже расстояния вытянутой руки, и, удивительно, в такой близости взгляды обладают некой силой притяжения, магнетизмом, который всё ближе и ближе притягивает нас друг к другу. Еще ближе, и еще, пока его лицо не оказывается прямо у моего лица, и я чувствую, как между нами течет вода, сквозь тончайший зазор, который мы ей пока еще оставляем.

А потом его губы касаются моих.

Проходит миллион лет, прежде чем наши губы снова разъединяются. А может быть, это была всего лишь секунда, я не знаю. Мои руки незаметно для меня самой обвили его шею, а его руки – мою талию, я тут же пользуюсь этим, чтобы снова поцеловать его. И опять соприкосновение наших губ заставляет трепетать каждую клеточку моего тела.

Признаюсь, я, как и все, представляла себе свой первый поцелуй, гадала, каким он будет. Но я и мечтать не могла, что всё случится вот так. Если бы сейчас весь мир вокруг нас полетел в тартарары, я бы этого не заметила, потому что в эту минуту в целой вселенной есть только я и он, нет, не так, только мы, ведь границы между нами в этот блаженный миг исчезли.

Как прекрасно целовать его. Обнимать. Чувствовать его. Прекраснее всего понимать, что всё это действительно происходит со мной. У меня такое чувство, словно я всю жизнь плутала по улицам бесконечно огромного города с ключом в руке, бродила от дома к дому, а сейчас наконец нашла ту дверь, к которой мой ключ подходит.

Я вспоминаю Полоску-на-Животе и то, что она сказала мне про любовь. Что любовь – это очень просто. Я тогда ей не поверила, но теперь верю. Это действительно совсем просто. Невероятно просто. И невероятно прекрасно. Наконец-то я нашла свое место.

Я целую Шесть-Пальцев еще раз. И еще раз. А потом еще раз. Чем больше я это делаю, тем сильнее меня заполняет горячий, божественный поток, мощный, как Восточно-Австралийское течение. И больше всего мне бы хотелось просто отдать себя во власть этого течения, позволить ему нести меня туда, куда оно течет.

Но я не могу. И дело не в том, что мне вспомнились предостережения тети Милдред, – хотя они мне, конечно же, вспомнились, – а потому что я чувствую, что Шесть-Пальцев настроен совсем иначе. Он сомневается. Он отстраняется. Я хочу полностью открыться ему, но он этого не хочет.

– Что такое? – спрашиваю я и смотрю на него вопросительно, мое лицо близко-близко к его, мои жабры трепещут от того, как много воды проходит через них.

Он отворачивается и показывает:

– Мы приплыли. – Перед нами отвесная скала, уходящая вверх. – Это небольшой риф, поднимающийся над поверхностью воды.

Я не сразу заметила скалу, и, если честно, меньше всего меня сейчас интересуют какие-то там рифы.

– Я не об этом, – возражаю я.

Он не смотрит мне в глаза.

– Мне не следовало этого делать, – удрученно сообщает он.

– Не следовало целовать меня?

– Да.

– Но почему?

Мои руки дрожат, когда я задаю этот вопрос, и мне кажется, я уже вижу ответ на него: потому что у него есть другая. Или, может быть, потому, что он принц Серых Всадников и не может влюбляться, как все нормальные люди, а должен жениться на женщине, которую ему выберет отец. По крайней мере, у королей на суше дело обстояло именно так, если я правильно помню школьные уроки истории.

Он делает неопределенный жест, а потом добавляет:

– Не понимаю, что мне делать. Я поцеловал тебя, потому что… потому что не мог по-другому.

Я не знаю, плакать мне или смеяться. Что он хочет этим сказать? В любом случае очевидно, что Шесть-Пальцев что-то тяготит, может быть, какая-то тайна. Или же он ужасно боится своего отца, короля. Вот только – почему? Хорошо, я ничего не смыслю в политике и тому подобном. Но если король совершенно всерьез считает меня Посредницей, обещанной им в пророчестве, то связь между мной и его сыном должна быть ему по душе, разве нет? Или я в чем-то ошибаюсь?

Понятия не имею. Я выпускаю Шесть-Пальцев из объятий, отодвигаюсь от него чуть-чуть и спрашиваю:

– Но я же тебе нравлюсь?

Он кивает.

– Но?

– Но я боюсь сделать тебе больно.

Этот парень загадка для меня.

– Почему? Каким образом ты можешь сделать мне больно?

– Я не могу сказать этого тебе, – дрожащими руками объясняет он. Его грудь поднимается, и по тому, как трепещут его жабры, понятно, что он только что издал глубокий беззвучный вздох. – Может быть, когда-нибудь я смогу всё объяснить.

Теперь и я вздыхаю. И даю себе обещание обязательно кое-что рассказать Полоске-на-Животе, если мы еще когда-нибудь с ней встретимся. Любовь – это легко, да?

– Ну хорошо, – соглашаюсь я. – Тогда давай сначала сделаем то, для чего мы приплыли сюда.

Сейчас я была бы рада «спрятаться» за устной речью, потому что меня не покидает ощущение, что мои руки и мое тело бессовестно выдают, что у меня на самом деле на душе и как сильно мне хочется плакать. Я показываю наверх.