Александр Сигалов - Жгугр. Будем жить! [СИ]

Картинки вызвали живейший интерес: на одной было нарисовано существо, напоминавшее хищного спрута, обвивающего многочисленными щупальцами земной шар, другая представляла собой подробную карту центра Петербурга, но с особенностями: вместо Сенной площади на карте значилась площадь Мира, Гороховая именовалась улицей Дзержинского, а Большая Конюшенная — улицей Желябова. Именно к началу улицы Желябова и вела красным карандашом прорисованная стрелка. Саша вгляделся в чертеж и глаза его медленно, но уверенно поползли на затылок: стрелка четко указывала на здание Императорских конюшен. И сразу все всплыло: и промозглый запах плесени, и томление в груди, и выпученные глаза чудовища на иконе.

Без колебаний включил он компьютер и вставил диск в CD-привод. Тот запыхтел, замигал, закручинился, экран посинел и на нем появилась красная мигающая надпись с дорожным значком «СТОП» — «Ключ шифрования не найден!»

— Ключ шифрования… Где же я возьму этот чертов ключ шифрования? — пробормотал Саша.

Ни на дне, ни под дном, ни в карманах портфеля — ничего подобного не нашлось. Обескураженный, он вернул папку на место и забросил портфель назад на шкаф.

В следующий понедельник возле дома номер 40 по Гражданскому проспекту остановился маленький фургончик с размашистым названием «Грузовичкофф». Двое плотных ребят, вынули из машины и подняли на 3-й этаж несколько больших сумок, коробок, какие-то балки и одну этажерку. Последним взлетел тяжеленный антикварный сундук с железными засовами. Все это было брошено в неопределенном порядке, точнее, в его отсутствии, посреди единственной жилой комнаты малогабаритной квартиры кирпичной хрущевки о двенадцати подъездах, хорошо сохранившей занюханный дух полувековой давности. Воняло повсюду — в подъезде, перед подъездом и на лавочках возле подъезда, где в зловонном дурмане отсиживали гузна деловитые бабуси, обсуждая, кто из проходящих девушек — профурсетка, а из парней — наркоман. Само жилище отдавало дряхлостью и нафталином: большую часть жилой комнаты занимала широкая совковая кровать из тех, что в 70-е называли «Ленин с нами», над ней замысловатыми завитушками простирался безбрежный азербайджанский ковер, в углу громоздился антикварный платяной шкаф. Со звериной серьезностью смотрели со стен черно-белые люди в рамочках. Легко можно было представить их жизнь — тусклую, жесткую, беспросветную. С кухонного подоконника к столешнице плыл огромный фарфоровый лебедь, а в совмещенном санузле, облицованном миниатюрными гребцами и пловцами, символами Олимпиады-1980, ребят ожидал сюрприз — барахлил смеситель.

За грузчиками поднялся Саша, с гитарой наперевес, за ним Алина — налегке.

— Немного у тебя барахла, — удивилась Алина, разглядывая предметы, равномерно рассеянные по полу.

— У тебя и того меньше, — Саша кивнул в направлении сундука.

— А это что? — Алина показала на длинные упакованные брикеты, прислоненные к стене.

— Это кровать.

— Это не похоже на кровать!

— Это кровать в собранном виде.

— Но тут же уже стоит одна.

— Будет еще одна! — они вместе засмеялись.

О совместной жизни они договорились еще неделю назад, в «Шоколаднице» напротив Казанского собора. Просторное помещение кафе было залито светом, аромат кофе и ванили дразнил ноздри. Саша без предисловий взял быка за рога и заявил, что хочет сблизить отношения и свести тела и души в едином быте. Алина недолго притворялась, что колеблется. Она лишь скосила глаза на пару секунд — и согласилась. Так что, когда ранним утром понедельника к покидаемому Алиной жилищу подъехал фургончик, девушка с радостью передала грузчикам единственный сундук.

— Это все? — спросили те.

— Угу, — кивнула.

— Пиратский?

— Конечно! — расплылась она в улыбке.

Парни с грохотом забросили сундук в кузов.

Новый дом клубился облаками пыли, подгнивший мусор валялся возле ведра, стены точили подтеками. Стоя посреди сора и сумок, влюбленные посмотрели друг на друга, обнялись и… поцеловались. Меж ними царило четкое понимание — происходило нечто важное, славное и красивое для обоих.

Начать пришлось с уборки. В помойку отправился весь пантеон — фотографии со стен, тарелки с Блюхером и Сталиным, пластмассовые фигурки неандертальцев с дубинами. Туда же последовал ковер. Алина оставила только лебедя. Притащив с улицы охапку полыни, она заложила по веточке в косяк двери, под коврик и за окнами. Затем подожгла пучок и ходила с ним по квартире, воняя горько-сладким. На вопросы отвечала: «Так надо. От дурного глаза».

Время понеслось как в гиперлупе. Алина с энтузиазмом впряглась в обустройство быта, приготовление обедов, стирку и глажку. Эти монотонные, типично женские дела доставляли ей радость, она находила в них что-то завораживающее. Она хотела и любила быть женщиной, творить все те незаметные чудеса, что создают заметный домашний уют. С упорством крестьянки следила она за чистотой в доме и, хотя Саша с завидной периодичностью оставлял под кроватью носки и грязную посуду на столе, она не пеняла любимому. Смирение. Служение. Послушание. Эти слова лучились бесчисленными гранями в ее сознании еще с тех пор, как в 14-летнем возрасте она увидела кинофильм «Андрей Рублев». Ее, девочку-подростка, поразила история о живописце, принявшего обет не-писания при виде страдания и смерти, но отрекшегося от обета для служения Искусству. С той поры зародилось в ней знание, что судьба человека в руках чего-то большего, жизнь — чудо, этим большим данное, а долг человека — этому большему служить. Служение Афродите себя исчерпало, теперь она считала себя служительницей Весты — хранительницы семейного очага. И хотя она не была столь девственна, как положено весталкам, ее прошлое должно было навсегда остаться ее личной тайной. Ведь у каждой женщины есть скелеты, которые она заботливо хранит в шкафу. Алина хранила свои скелеты в сундуке. А еще в нем хранились коралловые бусы и старинные крепдешиновые платья, кольца и обереги, расписные мешочки с картами Таро, маятник для чтения энергии, а на самом дне она прятала магический хрустальный шар.

Шар этот она нашла вместе с сундуком и часто носила с собой. Шар был волшебным: каждый раз, как падала на нее грусть-тоска, она шла в тайную комнату и смотрела в шар. И тут же границы мира раздвигались, расширялись, приобретали объем и она уносилась в другие миры и дремучие дали — она колдовала. В этих мирах она была всесильна — по ее воле лягушки оборачивались принцами, старые дубы — мудрыми старцами, девушки — лебедями, а зло исчезало при одном ее взгляде. Это было ее личное, тайное кино. Однажды, заглянув в шар, она увидела поле, безбрежное русское поле. Поле поросло низким кустарником. Под кустами росли грибы, а на ветках — ягоды. Алина шла по полю и собирала грибы в корзинку — белые и подосиновики, лисички и подберезовики, а веселые маслята сами прыгали в лукошко. Ягоды она ела прямо с кустов, отправляя в рот сладкую малину, землянику и ежевику пригоршнями. В поле она была не одна — весь честной народ, да что там, все народы мира, стар и млад гуляли по полю, собирая грибы да ягоды, а те, по щучьему велению, тут же вырастали заново. Люди так увлеклись своим занятием, что забыли про склоки, войну и дележку ресурсов. Их всех накормило и утешило русское поле.