Александр Сигалов - Жгугр. Будем жить! [СИ]

(«Теперь они пошли дальше: нет не только союза с Океанией, нет и самой Океании. Или есть? Никому не дано знать наверняка»).

«Иерархическое общество зиждется только на нищете и невежестве».

(«Этот принцип работает и по сей день, с видоизменениями: нищие и невежды составляют 99,9 процентов населения. Но они об этом не догадываются»).

«Когда изобрели печать, стало легче управлять общественным мнением; радио и кино позволили шагнуть в этом направлении еще дальше. А с развитием телевизионной техники, позволяющей вести прием и передачу с помощью одного аппарата, частной жизни пришел конец».

(«А с приходом интернета, товарищи…»)

По вечерам сокамерники бились в преферанс. Этой игре научил остальных один из водителей, и уже вскоре они вразнобой сыпали преферансистскими поговорками:

— Под вистующего с тузyющего, под игрока — с семака! — назидательно говорил сосед справа, кладя восьмерку.

— Кто играет семь бубён, тот бывает наебён! — парировал сосед слева.

— Вот топор занес палач, а народ кричит «Хуячь!» — подгонял Саша тормозящего игрока.

После подсчета пули проигравшие отжимались, а выигравший довольно потирал ладошки — вперед, слоники, не унывать!

Однажды дежурный вызвал Сашу в кабинет и сунул ему в руки бланк:

— Распишитесь!

— Зачем? — удивился тот.

— В получении передачи.

— От кого? — еще больше поразился он.

— От девушки! Красивой! Имени не назвала. Любят тебя девушки, такого смазливого!

Саша поставил закорючку и получил в руки бумажный сверток. В описи значились: чай «Гринфилд» — две пачки, конфеты шоколадные «Красный Октябрь», мед, яблоки «Голден» — три кило, «антоновки» — два кило, печенье овсяное, сало упакованное 350 мг и блок сигарет «Лаки Страйк».

Передачка пришлась очень кстати — по арестантскому обычаю тот, кто получал продукты с воли, накрывал поляну для всех сокамерников. Товарищи по несчастью уже несколько раз кормили Сашу тюремными деликатесами, и он переживал, что не может им отплатить тем же.

— У тебя на воле есть кто? — участливо поинтересовался однажды один из сокамерников.

Саша задумался.

— Нет. Все мои в Новосибирске. Все далеко, — он опустил голову.

Теперь, гордо выложив продукты на общий стол, Саша смаковал конфету, наслаждался сладким чифирем с душистым медом и недоумевал: кто мог передать продукты? Катя? Или все же Алина? Или это вообще ошибка? Так или иначе, он был благодарен неизвестной дарительнице.

Ночь следовала за днем, а день за ночью, Саша не делал зарубки, не смотрел на часы и не вел счет времени до тех пор, пока одним светлым утром дежурный мент не попросил его собрать вещи и постельное.

— Куда едем? — спросил Саша.

— Куда-куда?! Освобождаться! Пошиковал за казенный и хватит! Пора на волю, пользу обществу приносить!

Освобождение грянуло как гром среди низких потолков. В приемной ему выдали личные вещи, документы и счет на оплату пребывания в спецприемнике по тарифу. И незамедлительно вышвырнули вон. Там, за стальными воротами, в золотистой пыли, среди огненной оранжево-красной россыпи, стояла скромная рыжая девушка в ярко-алом пальто. Она несмелыми шагами подошла к растерянному узнику и молвила:

— Саша…

Тот с размаху заключил Алину в свои страждущие, истосковавшиеся по теплу объятия. Глаза намокли. Руки ослабли. Мятежная прядь застила ее глаза. Засохший лист слетел с дерева и отправился в последний полет.

— Пойдем? — отстранилась она.

Алина изменилась. Повзрослела и посерьезнела. Озорная челка над глазами исчезла, уступив место прямому пробору. Она уже не напоминала потерявшегося в себе наивного ребенка с вечно ускользающей улыбкой Джоконды. Сейчас перед Сашей стояла молодая, осознающая себя женщина с осмысленным светлым взглядом. На ее лице читалось: она поняла «что-то», прошла через «что-то» и вышла «оттуда» обновленной, но вряд ли она поделится этим знанием. Алина смотрела на Сашу прямо, не отводя глаз.

— Пойдем! — просто ответил он.

И они отправились вниз по улице.

— Как ты меня нашла? — он искоса посмотрел на девушку.

— Мне Костя позвонил, рассказал о твоих несчастьях. Сказал, его папаша всю верхушку МВД на уши поднял, до министра дошел, чтобы тебе обвинение смягчили.

Саша многозначительно промолчал.

— Куда мы идем? — спросил он чуть погодя.

— К метро.

Они шли рядом, но чем дальше они отдалялись от тюрьмы, тем выше выростала стена между ними. Ширился крепостной ров. Возвращался потерянный рай. Саша не выдержал:

— Почему ты пришла? Я думал, ты больше не захочешь меня видеть.

— Я тоже так думала. Ты не рад?

— Я рад. — с чувством сказал Саша. — Я действительно рад, спасибо тебе, это редкий, неожиданный подарок. — Саша взял девушку за руку.

Они прошли еще сотню метров.

— Ты передачку посылала? — ему не терпелось разрешить интригу.

— Да, я, — потупила глаза.

Перед ними возникла красная «М» метрополитена.

— Домой? — предложила Алина.

— Куда же еще! — воскликнул Саша с радостью.

На Ленинградском вокзале они взяли билеты на ближайший поезд и уже через час, сидя на боковушке в плацкарте, прислушивались к синкопическому стуку колес, наблюдая сквозь стекло торопливо убегающую Москву. Кругообразно проплывали опоры ЛЭП, беспорядочно хлопала дверь тамбура. Алина прижалась к Саше:

— Прости меня, Саша, прости. — горячо зашептала ему прямо в ухо, — Я должна была сказать тебе сразу, но я не была честна. Я надеялась, что ты полюбишь меня такой, какая я есть, и не хотела рассказывать тебе о темных сторонах моей жизни. Но я была наивной дурочкой… Я согрешила дважды — первый раз перед Богом, когда пошла «туда» работать, второй — перед тобой, когда скрыла это. Я знаю, я кругом виновата перед всеми, но я безгрешна перед своей природой. Прости.

Саша не знал, что ответить. Наверное, хорошо было бы забыть и простить, но возможно ли это? Ее обнаженная искренность била прямо в сердце, но он не был уверен в своих силах. Да, он ее любил, но можно ли стереть прошлое в порошок? Исцелить боль, уничтожить дух и след того батальона, что она пропустила через себя? И как жить с этим дальше? Ответа не было. Поэтому он просто спросил:

— Как ты провела время?

— Ездила в Тихвин. А после отправилась в Москву, к тебе.

— Как мать?

— Не молодеет! — края ее губ опустились.

— Что там делала?

— Помогала матери по хозяйству.

«Говорить или не говорить про монастырь? — мучилась сомнениями девушка. — Он может не понять! Нет, про монастырь — молчок! Мало того, что он считает меня шлюхой, так еще будет считать сбрендившей шлюхой».

Осенний Петербург встретил их вымораживающим северным воздухом и накрапывающим дождем, дрожащими в лужах тусклыми фарами машин и прилипшими к асфальту листьями, декадентским пафосом мокрых коринфских колонн и тоской отсыревших парадных. Тем не менее, на площади Восстания вовсю кипела жизнь — толпились люди возле торгового центра «Галерея», духовой оркестр выдувал «На сопках Манчжурии», скрипач пиликал «Хаву Нагилу», а у кругляшки метро молоденький рэпер исполнял фристайл. Они быстро нырнули в подземку.