Владимир Турбин - Exegi monumentum

Разговор у элиты особый: Вена, Осло, Марсель. Часто стало мелькать и: Ницца. И: Канарские острова.

Боре сунут полсотни. Боре — стольничек, стольник.

Но: сухо, пренебрежительно; сунут, бывало, бумажку-другую — ровно бы в автомат опустили.

Правда, если попросить, без звука давали билет в «Современник», а то и на Таганку билетом одаривали. Но жест, жест: неуловимо надменный; так — лакею обноски.

Не умеет русский человек быть богатым, а советский русский — тот тем более богатым быть не умел.

Положение у Бори как бы срединное, промеж бедных (участники Великой Отечественной да и прочая разная мелюзга) и барственно гладких, богатых («Гастроном», «Океан»). Положение лакея? Слуги?

А он, Боря, он им — не лакей!

Приезжает Боря на СТОА ровно к 8 часам.

«Жигули» у него воронено-черные, вероятно, единственные в Москве: в чер­ный цвет «Жигули» почему-то не красит никто, но он, Боря, покрасил, а почто покрасил, на то есть причины тайные.

Зажат, стиснут Боря, будто авто деталь какая-нибудь, которую зажали меж двух створок тисков: ночью — те, элита, сильные мира сего. Днем же — слабень­кие, беспомощные, в очках (у одного клиента, помнится, дужки к стеклам присоба­чены проволокой!). У ночных сила зримая, у дневных же — какая-то незримая, но несомненная сила: ничего уж такого им, кажется, и не надо, дребезжат себе на своих керосинках и рады-радешеньки. Но, где-то там, в глубине...

— Боря! — натужно кричат из дальнего угла цеха, кричат, перекрывая перезвон инструмента, верещание подъемника.— Боря-Боренька, светик ясный, срочно топай сюда, здесь нужна твоя голова-а-а!..

Голова у Бори действительно светлая, умная; и талантлив Боря, и машину он знает, но...

Поступал когда-то Боря в институт, на экзамене по химии срезался. Впрочем, что значит — срезался. Просто так никто не срезается, в каждом нашем акте, в каждом движении астральные силы действуют, и уж если Михаила Булгакова цитировать, то всего прежде надо процитировать слова про кирпич: «Ни с того ни с сего кирпич никому на голову свалиться не может!»

Боря химию знал, он старательно приготовил ответ; но экзаменаторша, фами­лию ее он на всю жизнь запомнил, Иоффе ее фамилия, экзаменаторша Иоффе вперила в него парализующий взгляд, взгляд гипнотизирующий, взгляд цепенящий. Невдомек ему было тогда, что в ответ на такие взгляды надо прочно сцепить пальцы рук, сделать как бы кольцо, защититься и ответить гипнотизирующему таким же ровным жестоким взглядом. Это он сейчас, теперь знает, когда наступил перелом и открылось ему демоническое, высшее знание, а тогда оробел он. Он понес ахинею и остановился, вдруг забормотав: «Аш два о... Аш два це о четыре.., це о три... Я не помню... не знаю...» И экзаменаторша Иоффе усмехнулась зеленоглазо, дунула, будто сдувая нависшую на лоб ей прядку волос седеющих, выдула из Бори последние знания, опутала, отравила сознание ядовитым духом. «Маловато,— сказала.— А хотя бы формулу гипса вы можете написать?» Боря чувствовал, что мозг его как бы пульсирует лихорадочно, силясь высвободиться, стряхнуть с себя одурь. Но напрасно! Ибо опутан мозг. «Не мо-гу,— едва выдавил из себя он тогда.— Не могу-с!» — И, совсем неожиданно для себя, вдруг прибавил в конце уважительное «с», «слово-ер», как ему объяснили потом (а кого процитиро­вала экзаменаторша Иоффе, ехидно домогаясь от Бори почему-то формулы имен­но гипса, он опять же не знал). Тогда Иоффе пожала плечами: «Вам придется прийти через годик». Так и провалили на экзамене Борю, провалила Иоффе; и уже тогда вполне можно было почувствовать, что была она оружием сил, цель которых низринуть Борю куда бы то ни было вниз, оттеснить его на окраину общественной жизни. А если кто полагал, что дело всего лишь в лености, в том, что Боря способен на вспышки, на импровизации, но что вряд ли он смог досконально вызубрить школьный курс химии, то подобное мнение было результатом внушения, затума­нивания мозгов: Боря химию знал, но тогда, когда он столкнулся с коварной Иоффе, неведома была ему сила ее коварства, и не мог догадаться он, в чем была тут суть дела.

А суть дела открыл ему, Боре, величайший чудотворец и маг XX века, духовный отец его, гуру Иванов-Вонави, появившийся на его пути в назначенный час. Дело в том, что Боря — не Боря вовсе. Так, вернее: Боря — не только Боря. Боря — тайна; темная, лукавая тайна. Тайна, круто замешанная на хитрости и коварстве сил, незримо управляющих миром. Боря...

Боря — как бы только одна половина какого-то целого. Одна часть. Скажем: аш — Н, пусть уж будет аш-два, Н 2. Да, сейчас он Боря Гундосов, Борис Павлович. Слесарь. Карбюраторщик и электрик высокой пробы, одаренный, талантливый, с абсолютным по-своему слухом. Не преувеличу, сказав, что он может поставить диагноз автомобилю, проходящему в толпе таких же автомобилей в час пик по Колхозной, положим, площади: де — у той сероватой «Волги», что движется от Красных ворот и сейчас перестроилась для поворота на Большую Спасскую улицу, впускной клапан третьего цилиндра сработался, мало-мало постукивает, хотя тут и нет ничего опасного, еще тысяч пять, а то и все семь пройдет. Но Н 2само по себе — бессмыслица. Чтобы получилась вода, надобна одна частица и О: аш-два О, Н 20, вода — результат предопределения. Так и личность есть целое, составляю­щееся из различных ее воплощений — индивидуальностей. Боря нынешний — седьмое воплощение Бори; дух его, и мятежный, и дерзкий, носился в астральных сферах, воплощался однажды в лемуре, потом правил во всепознавшей и всеведающей стране Атлантиде накануне ее катастрофы. А дальше что было? Дальше следовали еще и еще воплощения, а последнее из них...

О последнем из Бориных воплощений скоро будет сказано слово.

Не прошел без последствий тот, летний, разговор с Барабановым: ввел его Барабанов в святая святых познания, подвизается Боря в школе ста сорока четырех Великих арканов, в школе Познания глубочайших тайн бытия.

Во главе же школы Великих арканов — гуру общества «Русские йоги», посвященный такой степени, что и сказать-то страшно, степени Икс, сиречь степени Круга и Большого креста, И-ва-нов.

Иванов.

Валерий.

Никитич.

По традиции, чтобы духи зла не услышали имени посвященного, он и имя свое, и фамилию выворачивает наизнанку: Йирелав Вонави. И о нем-то сейчас задумался Боря.

А кругом работа кипит.

— Боря! Боря! — кричат отовсюду.

Но Боря устал. Утомился. Боря вылезает из ямы: копошился там, в зловонной ее глубине, на дне (материнское чрево, в которое ввергнут Боря перед новым своим рождением). Он наладил «Жигули» очередному страдальцу, участнику Великой Отечественной. И теперь он снисходительно цедит сквозь зубы:

— Готово!

И мальчишки-практиканты из ПТУ откатывают машину в сторонку.