Гордон Хотон - Подмастерье. Порученец

«Бесполезный ты, — говорила Эми. — Ничего никогда не делаешь, как надо».

— Колотится в крышку гроба, — хладнокровно сообщил Глад. — Костяшками. Всё по классике.

Я слушал. Это все, на что я был способен. Даже смотреть не мог. Через трубочку до меня долетел приглушенный стук, поначалу быстрый, затем тише, медленнее. Ощущение от ее кожи у меня под пальцами. Рот у меня открылся. Она умела одним словом рассмешить всех. Язык у меня втянулся вглубь рта. Ее глаза. Я почувствовал, как мне сдавливает горло.

— Нельзя? — прохрипел я.

Смерть посмотрел на меня растерянно.

— Нельзя ей помочь разве?

Он снял очки и опустил ладонь на трубку.

Я хотел освободить ее от кошмарных мгновений ухода. Я знал ее. Все еще мог ее чувствовать. Некая остаточная память нервных окончаний. Далекий пульс, с хоженой тропы. Я желал скрести землю руками, грести почву над ней, выкопать ее. «Бесполезный ты». Но отзывались у меня одни лишь глаза. «Нахер, больной».

— Кровоточит, — объявил Глад безразлично. — Пока только из-под ногтей, но уже что-то. Скребет дерево. Лупит по нему. Мотает головой.

Я не мог ни слушать, ни действовать. Хотелось разнести весь берег в клочья. Бесноваться на нем бурей. Зарываться в теплую землю. Принести воздух — как дар. Но я был ходячий мертвец, по-прежнему держался за труп в себе самом. У мертвых нет желаний, они ничего не делают. И внутри меня имелась ужасная мертвенность. Бесполезный.

— Прекратила стучать, — сказал Глад. — Дерет теперь себя. Типичное поведение. Царапает себе лицо… Руки… Живот. Бьет в грудь. — Он примолк. — Начала кусаться. Грызет себе тыльную сторону ладони.

Я непроизвольно потряс головой. Шевелиться так, чтобы трясти головой, чтобы отрицать, я мог. Ни одного положительного движения у меня не получилось. Нужно было шевелиться, или же я сломаюсь.

— Колотится. — Голос Глада заторопился. — Нехватка воздуха.

Я потряс головой. Вообразил ее, как она бьется выброшенной из моря рыбой, силится вдохнуть, не находя, что.

— Синяки на лице. Порезы на шее и руках.

Я тряс головой.

— Перестала дышать.

Я тряс.

— Без сознания.

Смерть опустился на колени рядом с холмиком и с силой потащил трубочку вон, пока вся она не вышла наружу. Походила на косу без лезвия. Он бросил ее в воду, посмотрел, как ее тихонько унесло течением, затем заговорил со мной.

— За семьдесят лет река размоет последнюю почву в этой части берега. То, что останется от гроба и от ее тела, окажется на поверхности. Никто не будет знать, что человек, которого мы видели во вторник, похоронил ее здесь и зачем он это сделал. Его не накажут ни за это преступление, ни за все прочие, которые он совершит. И не наше дело — судить. — Он обернулся к Гладу. — Сердце еще бьется?

— Пока да. — Глад глянул на меня. — Страдание окончено.

— Сколько еще? — прошептал я.

— Зависит. В любой момент. — Он всмотрелся в холмик. — Сердце… затихает. Перебои. — Он ждал с разинутым ртом. — Затихает. — Я слышал песни птиц с деревьев, мягкий плеск реки о берега. — Остановилось.

— Уверен? — спросил Смерть, сверяясь с часами.

Глад кивнул.

Я не мог пошевелиться. Глаза пекло, горло перехватило. Отчего-то жгло кожу на лице, по обеим сторонам от носа. Шевелись. Я поднес руку почесаться — и отдернул в изумлении. Кончики пальцев намокли.

Я плакал.

Лежа на краю крыши, я открыл глаза и сощурился под дождем. Избежал искушения повернуть голову и глянуть вниз, но попытался вообразить точные очертания всего вокруг. Я был в нескольких ярдах от слухового окна, у кромки круглой башни. Позади меня мокрая черная черепица загибалась и смыкалась в конце концов с основной кровлей здания — с крутой прямой наклонной ее частью, в которой находился технический лаз.

Я отодвинул от тела правую руку — ради пущего равновесия, уперся стопами и сдвинулся на пару дюймов к относительной безопасности главного здания. Левая рука беспорядочно подергивалась, но мне удалось совладать с нею так, чтобы сместить локоть вдоль желоба: сначала скользнув содранной, саднившей кожей по канавке, забитой грязью, а затем прижав ее изо всех сил, чтобы как-то держаться. Выгнул спину и, извиваясь всем телом, сдал назад. Повторил все то же самое — удерживая равновесие и цепляясь правой рукой, подвигаясь ногами, скользя левой рукой и смещая основной вес спиной — пока, дюйм за кошмарным дюймом, не оказался в канавке между низом основной крыши и конусом круглой башни.

— Заебись молодец.

Я повернул голову вправо и увидел темный контур на фоне светившегося слухового окна. Различить черты я не мог, но его фотокарточка была у меня в кармане пиджака — фотокарточка, которую Эми выдала мне семь недель назад.

— Поглядим, далеко ль ты уползешь.

— Помогите мне, — сказал я.

— Сам, блядь, себе помогай.

Я медленно повернул голову обратно и мельком увидел ждавший меня обрыв — первая моя ошибка. Дождь повел мой взгляд вниз, каждой каплей потащил меня к площади внизу. Я закрыл глаза и подождал, пока пройдет слабость в руках и ногах, пока прекратится судорожная дрожь. Очень нескоро я поднял голову, заставил себя разлепить веки и осмотреть оставшееся пространство крыши.

Водосток, спасший мне жизнь, оказался пластиковой полутрубой. Помимо черной грязи в ней лежала теперь и оторвавшаяся черепица, которая меня чуть не убила. Позади восходил скат основной крыши, поначалу полого, а затем — под пугающе крутым углом, пока не упирался у конька в возвышавшийся над поверхностью технический лаз. Перед собой я видел верхушку конуса башни и слуховое окно, из которого выбрался несколько минут назад. Даже если бы у меня нашлось смелости проделать заново весь этот путь, это все равно оказалось бы ужасной ошибкой. Слева подо мной блеклый простор площади, светившийся луной и ливнем, показался крошечным. И безлюдным.

— Дальше некуда… — Он хохотнул. — Ток’ вниз.

— Я не могу шевельнуться, — сказал я.

— Тогда лучше никуда не уходи.

Он исчез из окна.

Дождь хлестал меня по голове, отскакивал от промокшей одежды, его сдувало беспорядочными порывами ветра. Шум ливня отзывался эхом крику из-за стен самой башни: голос Эми, тон — между мольбой и оправданием. Я осознал: необходимо что-то предпринять.

Выбор казался немыслимым.

Я перекатился на живот и постепенно сел на корточки. Затем, не дав себе времени осмыслить, быстро встал и пробежал пару ярдов вверх по осклизлому склону основной крыши. Почти тут же почувствовал, что теряю сцепление, и бросился ничком на черепицу. Сердце у меня спешило, и я едва видел сквозь бешеный дождь. Не смогу. Упаду. Бесполезный. Но умирать я не хотел.

Медленно, ни разу не глянув вниз, я двинулся вперед. Подняв голову, отчетливо разглядел люк, всего в пяти ярдах. Вцепился руками, толкнулся коленями, уперся торцами ботинок, попытался дышать поменьше — чтобы движение груди не вывело меня из равновесия. Но чем ближе я оказывался, тем сильнее, похоже, бил меня дождь и тем недосягаемее виделась цель.