Максим Далин - Зелёная кровь. Собачий вальс

Тео: «Сейчас пошарил по соцсетям. Смотрите!!!» — и вставил несколько ссылок. Аллин раскрыл одну, на Посмотри, любимой сети всякого рода актёров, шоуменов и видеоблогеров. Она вела на личную страницу ведущего только что просмотренного шоу, но его фотографию Аллин отметил мельком: в «текущих новостях» стояло изображение горящей в ладонях свечи.

Содрогнувшись, Аллин прочёл под свечой: «Сегодня вечером Малик попал под автобус. Умер под колёсами. Хороним двенадцатого. Не могу больше писать», — а дальше длинная лента сожалений и соболезнований поклонников.

Донг: «Это убийство?!!»

Тео: «Может, несчастный случай. Но вернее — самоубийство. Через пять часов после эфира»

Феликс: «Ого»

Норм: «Будут ещё — спорю на глаз»

Норри: «Как можно было крутить это по ящику??? Шито белыми нитками!!! Кого можно обмануть???»

Лилия: «Гады!!! Мерзость!!!»

Хольвин: «Кого нужно — того обманули»

Аллин придвинул клавиатуру: «А остальных участников шоу пробили по соцсетям??? Любопытно, кто-нить выжил???»

Резеда: «Я продолжаю. В титрах нет имён. Но оба консультанта живы»

Тео: «Далеко сидели»

Хольвин: «Продолжайте выяснять. Данные как можно быстрее должны быть в Сети. Кто-то готовит почву для того, чтоб прокатить закон о жестоком обращении с животными»

Норри: «И о правах двоесущных??? Говорят, он готовится»

Хольвин: «Да. Лига предполагает, что полномочия СБ тоже урежут. Кто-то лоббирует мертвечину. Кто-то на самом верху. Готовьтесь»

Огюстер: «Тьфу-тьфу, сохрани Небо»

Аллин почувствовал мохнатое прикосновение к плечу. К спине.

Подошёл Шек в человечьем виде, подумал он и, не оборачиваясь, протянул руку погладить пса. Промахнулся и оглянулся.

В экран, навалившись на плечо Аллина, всматривался Грей. Тронул когтем строчки:

— Вы про дохлятину разговариваете? Как его убить?

Аллин кивнул.

— Возьми меня, — сказал Грей. — Я буду тебя защищать.

Дэраш Третий вышел во двор, когда шум пьяной компании и грохот музыки стали особенно громкими.

Было уже почти темно; синий вечерний воздух несся длинными сладкими струями, уносил запахи дезодоранта, духов, спиртного, человеческого пота — отвратительные запахи людей. Дэраш фыркнул, прочищая ноздри. Его бил нервный озноб. В непривычном двуногом теле разбитость чувствовалась втрое против прежнего, хотелось хромать на обе ноги, хотелось лечь на землю, чтобы хоть на несколько минут успокоить тянущую боль в спине, и очень тяжело удерживалась чудесная королевская осанка, знаменитая осанка Дэраша, которая и прельстила человека, пьющего теперь вино со своими приятелями и подругами.

Только врожденная гордость и фанатическое желание вырваться на свободу хоть на час приподнимали подбородок Дэраша и раздвигали его плечи. Он шел, как во сне, между пьяными людьми, в густом темном холоде, проткнутом желтым светом, медленно-медленно — и сам себе казался темной скользящей тенью.

Дэрашу очень хотелось, чтобы на него не обращали внимания. Я не могу перекинуться, твердил он про себя. Я не умею перекидываться. Я никогда не перекидывался. У меня вообще нет Старшей Ипостаси. Я — ваша скотина, я стою в стойле, повод привязан к кольцу в стене, я дремлю. Меня здесь нет. А тот, кого вы видите — просто гость Филлиса. Пьяный. Уставший. Не надо на него смотреть.

Молодая женщина, за несколько шагов воняющая дымом, перегаром, резкими духами, потом, одетая в содранный с кого-то мех, красная и взлохмаченная, уставилась Дэрашу в лицо, расклячившись и ухмыляясь, как кобылка самого низшего ранга. Дэраш презрительно мотнул головой, небрежно отшвырнув с лица роскошную длинную челку, прошел мимо. Женщина его не узнала, а он ее узнал. Ее сегодня фотографировали верхом. Она толстая. Она пнула Дэраша каблуком в бок. Когда она взгромоздилась в седло, боль воткнулась в позвоночник, как раскаленный железный штырь. И Дэраш дернул плечами — меньшее, чего хотелось — а Филлис рванул узду, сделав зубам и небу так больно, что Дэраш впал в минутный ступор, и боль в спине ушла куда-то на второй план.

Я хочу ее убить, думал Дэраш, когда вокруг хохотали гости Филлиса. Я хочу ударить ее копытом по голове, чтобы она больше никогда не карабкалась на меня. Я хочу убить Филлиса. Выбрать удобный момент, когда он чуточку ослабит узду, подняться на курбет, повыше, чтобы в седле не удержался с гарантией, добить, когда упадет. А потом люди будут бить и морить голодом меня, я буду сутками стоять в стойле, привязанный к стене, на меня будут орать конюхи, и, в конце концов, меня продадут еще кому-нибудь. И на моей спине снова будет седло, а в седле — какая-нибудь толстая дрянь. И я опять не умру.

Почему я не умираю, если все так болит?

Что за невезение? Я мог бы умереть, как Красотка Искра, упасть на финише, истечь кровью — и все. И моя Старшая Ипостась ушла бы в Небесные Поля, а все эти гады остались бы здесь. Меня бы могли застрелить, как Лучезарного, когда он растоптал жокея. Я несчастливый. Когда я ударил тренера копытом, все решили, что это вышло случайно.

И просто продали меня. Останься я участвовать в скачках, давно уже умер бы. А тут буду жить долго, ужасно долго — то стоять на горящих ногах в стойле, то таскать на больной спине всю эту отраву. У меня уже нет сил даже на настоящую злость. Я могу только мечтать о мести — но не уверен, что когда-нибудь отомщу.

Вот тут-то Дэраш и вспомнил Счастливчика Голли. Как он в истерике, в явное нарушение всех табунных правил и кодексов, перекинулся, когда его пришли взнуздывать. Бил конюхов кулаками, вопил: «Выпустите меня! Выпустите меня отсюда! Я не могу больше, выпустите меня!» Они лупили его палками от граблей, пока он не упал, а потом пришел ветеринар с чемоданчиком. Из чемоданчика выдернули провода с подушечками на концах, привязали их к голове Голли, что-то нажимали, его тело дергалось. Потом он не перекинулся, а просто вылетел в Младшую Ипостась — его взнуздали, привязали и оставили в покое. Он больше никогда не бунтовал. Даже бить копытами стену перестал, хотя раньше всегда срывал на стене злость и боль. Он сделался апатичным и каким-то страшно успокоенным. Через месяц Счастливчик Голли тихо умер в стойле.

А все потому, что он забыл древний закон табуна — нельзя перекидываться при людях. Говорят, раньше лошадь, которую заподозрили в двоесущности, резали тут же, а мясо бросали собакам. Теперь бьют током, чтобы убить Старшую Ипостась. Лошади — рабы людей. Рабам разум непозволителен.

В табуне можно перекидываться, когда никто из людей не видит. В деннике можно — когда вокруг нет конюхов, но только если ты не привязан. Люди немедленно заподозрят неладное, если увидят, что ты снял узду или отвязался. А подкованным лошадям нельзя нигде — подковы непременно сваливаются, не держатся на трансформированных копытах.