Алексей Мальцев - Это не моя жизнь [litres]

Вспомнился и тяжелейший токсикоз Ольги, когда носила под сердцем Савелия. Всё же, как тяжело достался им этот оболтус… Тот самый, которого решил стереть из бытия, как неудачный текст с экрана компьютера. Будто не было ничего: ни токсикоза, ни мучительного грудного вскармливания, ни диатеза, ни кори с краснухой…

А что тогда было? Может, всё предстоит написать заново?

Он долго стоял на балконе, курил и смотрел на ночные огни города, с которым ему вскоре предстояло распрощаться навсегда. Он увидит другие огни, встретит других людей. Будет жить другой жизнью. Новой, где не будет места ошибкам…

Трутень дышал на него перегаром с апельсиновым оттенком и теснил в сторону бараков, названных в народе «Шалтай-болтай». Очень могло быть, что там их уже поджидали. Возможно, кто-то с бейсбольной битой или чем похуже.

Пятясь к баракам, Савелий рисковал получить какой-нибудь трубой по затылку и навсегда остаться в одной из многочисленных траншей. Но тянуть дальше он не смог. Видеть, как Трутень издевается над Крапивницей (над Его Крапивницей!) и ничего не делать, – было выше сил. Он сам его вызвал к баракам, намереваясь… убедить. Впрочем, как такого убедишь?

– Тебе она не нужна, отпусти её. Не издевайся!

– Это не твоё дело, лошок, – мычал Трутень, томно покачивая несколькими подбородками и лениво переталкивая сигарету из одного угла рта в другой. Наступая при этом на Савелия. – Ты не понял моих намёков сразу, Родригес, пеняй на себя. Я не виноват, что ты такой тупой!

Очередная попытка устранить конкурента безнадёжно проваливалась, рискуя стать последней в жизни. А на что надеялся? Можно было и предвидеть. Неужели ничего не остаётся, и другого пути просто не существует?

Удар пришёлся в подбородок, голова откинулась на дощатую стену, в глазах заплясали искры. Упредил, вверг в нокдаун. А ведь Савелий готовился, даже тренировался…

– Беня, прекрати!

Тоненький, словно ксилофон, голосок раздался где-то в глубинах мироздания, когда Савелий корчился на гранитном полу, пытаясь как-то защитить голову от кроссовок озверевшего Трутня. Удары всё тяжелели, дыхания не хватало. Савелий напоминал рыбу, выброшенную штормом на берег.

– Уйди от греха подальше, не мешай, Машка, – по-паровозному пыхтя, здоровяк отодвинул невесть откуда появившуюся девушку, продолжая пинать лежащего Савелия. – Я его должен убрать с дороги, чтоб под ногами не путался.

– Умоляю, Беня, прекрати, успокойся, – тинькало над Савелием то справа, то слева. – Он мне не нужен, он мне безразличен, зачем на него тратить время и силы…

Кажется, Крапивнице тоже досталось. Она коротко вскрикнула и на какое-то время замолчала. Краем глаза Савелий уловил её падение рядом с ним.

– Я тебе ясно сказал, увянь! Не мешай его воспитывать. Иначе вас обоих тута похороню!

– Я-то что тебе плохого сделала?

На какое-то время удары прекратились, кровь заливала Савелию глаза, он не видел ни Крапивницы, ни Трутня, только слышал их разговор:

– Последний клиент остался недоволен, – кое-как переводя дыхание, гудел Трутень. – Я тебя просил быть с ним поласковей. Мы заинтересованы в нём, а ты… как бревно. Курва!

– Но Беня, я… ради тебя готова на всё… Но не заставляй меня больше… с ним… Я ему во внучки гожусь, ему за шестьдесят!

Савелий не верил своим ушам: Трутень оказался сутенёром! Он подкладывал Крапивницу под нужных клиентов: дряблых дедков, прыщеватых упырей… Под кого угодно. Убить такого мало!

Каким-то фантастическим усилием удалось протереть глаза, в руке очень кстати оказался обломок кирпича, а в зоне досягаемости – кроссовок Трутня. Он вложил в удар всю ненависть, здоровяк упал и взвыл.

– Ты сломал мне ногу, лошок!

– Я тебе ща голову сломаю, – Савелий был уже на ногах и, пошатываясь, замахивался на корчившегося в конвульсиях Трутня всё тем же обломком кирпича.

Она ему помешала. Встала между ними. Худенькая, хрупкая, но решительная.

– Не смей, слышишь! Я люблю его, я не дам тебе его убить!

– Но он же… Издевается над тобой, – поражённый, Савелий отступил, выронив обломок из рук. – Он к тебе, как к вещи…

– Это тебя не касается. Уходи отсюда. И забудь про нас. Исчезни навсегда!

Он не мог спокойно смотреть ей в глаза. Несгибаемость в них была твёрже кирпича, которым он только что «приласкал» Трутня. Развернувшись, направился прочь. Чтобы «наширяться» и постараться забыть о Крапивнице.

Только получится ли…

Мыслишка, даже не блеснувшая в мозгу, а так – бликом зарулившая на долю секунды, надо признать, ничуть не удивила Аркадия. Перед тем, как оттолкнуться от карниза, когда внизу пятнадцать этажей, когда сентябрьский ветер, казалось, безжалостно выдувает все внутренности, как брандспойт – закаменевшие комья грязи, доктору подумалось, что ошибиться во времени и в месте… в принципе… не так уж и страшно. Что он ничего не потеряет, даже реально превратившись в мякиш на асфальте, в красное пятнышко с высоты птичьего полёта. Это не жизнь. В самом деле, разве не так? И то было последнее, что отпечаталось…

Он оттолкнулся, взглянув на сотовый в последний раз. Там, куда он направлялся, сотовых ещё не было. Не было Интернета, ноутбуков… И тем не менее оттолкнулся. Изо всех сил.

Потом было ощущение, словно угодил на острые пики чугунного забора. Резкая боль между ног пронзила до макушки и, казалось, вышибла сознание. Он хотел закричать, но… забыл, как это делается. Горла не было, головы, тела – тоже. Выше пояса ничего не было – пустота. Лишь острая боль между ног. Которую невозможно терпеть. Кто-то безжалостно раздирал его надвое, раздвигал ноги, вбивал кол, как в средневековье.

Реальность была где-то рядом, вокруг, но… пока без него. Вернее, он в ней был не полностью, а только ниже пояса. Там он чувствовал суету, касания и невыносимую, раздирающую боль. Здесь же – не было ничего. Материи не было: туловища, лица, причёски. Даже во сне подобных «расщеплений» ему испытывать не приходилось.

Боль тем временем нарастала, словно кто-то бензопилой методично разделял его надвое снизу вверх. Реальность приближалась, обступала. Обрывками, клочками, фрагментами падала откуда-то сверху. Впрочем, кто бы подсказал, где здесь верх, а где низ?

И вдруг! Словно штекер воткнули в гнездо! Всё вокруг зашевелилось, затёрлось, заговорило, захлюпало. Аркадий начал чувствовать, окружающее обрело леденящую, знобящую липкость. Зубы застучали, тело начало колотить, только…

Его ли это тело?!

– Тужься, шалава! – что-то объёмистое маячило у него над головой, кричало, то и дело постреливая в самый нос запахом прогорклого масла.