Алексей Мальцев - Это не моя жизнь [litres]

Однако, возможности человеческой адаптации поистине безграничны, и очень скоро Акулина Доскина научилась благополучно фланировать по больничным коридорам, со знанием дела поддерживать любые «бабские» разговоры про сволочей-мужиков и даже иногда умудрялась «строить глазки» чужим мужьям, приезжавшим встречать своих ненаглядных с появившимися на свет младенцами.

Ещё новоявленная мамаша не могла нарадоваться аппетиту дочурки…

Самым сложным для Изместьева оказалось научиться застёгивать лифчик. При первой же попытке у него свело судорогой руку. Соседки по палате, как на бесплатное шоу, смотрели на то, как Акулина вертится на кровати, массажируя предплечье.

После этого случая доктор целые сутки вынужден был щадить «поражённую» конечность…

Задерживать Акулину Доскину в родильном отделении дольше положенного, разумеется, никто не собирался. Все анализы – у неё и у ребёнка – были в пределах нормы.

– Завтра домой, девочка! – обрадовала её Василиса Павловна во время обхода. – Сообщи своему Федунку, чтоб встретил хотя бы в трезвом виде.

– Угу! – буркнула в ответ Доскина. – А уж потом чтоб хлестал, да? Опосля, когда домой привезёт! Как же, дочь родилась! Чем не повод?

– Ну, ну, не утрируй! – задёргала головой врачиха. – Дальше уж… от тебя как от женщины зависит, как он станет себя вести. Есть случаи, когда появление младенца в доме действовало отрезвляюще на мужей. Если они и не бросают своих пагубных привычек, то, по крайней мере, ограничивают объём и частоту…

– Этот ограничит, жди! Как же!

Каким образом муженёк узнал о дате выписки, так и осталось для Изместьева тайной за семью печатями.

Серое ноябрьское утро не сулило ничего хорошего. Что касается вещей, то доктору весьма кстати вспомнилась поговорка: «Нищему собраться – только подпоясаться».

– Пора, Акулина Титовна! – не без радости сообщила санитарка, положив на тумбочку документы на новорождённую и выписку. – Благоверный твой уже копытом бьёт под окнами.

– Тверёзый хоть? – поинтересовалась родильница.

– Я не принюхивалась! – лаконичным был ответ.

Федунок, немногословный до неприличия, постриженный и причёсанный, неуклюже принял «на грудь» ребёнка. Кое-как устроив обеих «женщин» на заднем сиденье прокуренного крытого брезентухой «Уазика», коротко бросил водителю:

– Трогай, Ванюта!

И Акулина навсегда покинула отделение, в котором ей довелось пережить несколько самых критических дней в своей жизни.

В женской груди сразу же заклокотало: зачем, какого чёрта?! Все наиважнейшие события произойдут здесь, в городе! Осталось совсем немного времени до исторического выстрела пробкой от шампанского, а Аркадия понесло куда-то на периферию! Но как можно было оставить только что появившуюся на свет кроху один на один с этим нелюдем? Об этом даже речи быть не могло!

Сердце разрывалось, но Акулина ничего не могла поделать. Всему виной были, скорее всего, женские гормоны. Изместьев чувствовал, что психологически всё больше трансформируется в женщину. Как наваждение, женская сущность подчиняла его себе.

Несмотря на ароматы, витавшие в салоне, девчушка сразу же задремала на руках у матери. А мать даже приблизительно не могла представить, в каком направлении и сколько им предстоит ехать.

Косой моросящий дождь монотонно «бомбардировал» стёкла, проветрить салон не было никакой возможности. Мутило.

Хотя Изместьев осень всегда любил, сейчас вид облетевших перелесков и пожухлых полян не вызывал в душе особого трепета. Он чувствовал, что навсегда покидает точку приземления в этом времени, свою туманную пристань. И от этого было чертовски грустно.

Федунок время от времени поворачивался с переднего сиденья и подолгу глядел на жену и спящую дочь. На вопрос Акулины относительно странностей своего поведения ответил неохотно:

– Да вот, думаю, что с тобой сделали? В кого мне жену превратили? Ты не та, Акуля-косуля. Кулёма! Словно всё твоё выпотрошили начисто, а зашили совсем другое, не то совсем…

– Просто кое о чём задумалась, размышляла много, Федь, – глубокомысленно произнесла жена, избегая прямого взгляда на мужа. – Как мы жили до сих пор, Федь? Это ужас! Это немыслимо – как собаки, честное слово!

– Какие такие ещё собаки? – начал чесать за волосатым ухом Фёдор. – Ты это о чём бакланишь-то?

– Ну, всё грызлись, грызлись… А жизнь-то проходит, Федь! Её уже не вернёшь. Как этот дождь, как ветер. Дважды в одну реку…

Во взгляде мужа Акулина без труда уловила растущее беспокойство за своё состояние.

Нефтебуровые вышки, высоковольтные линии, колхозные поля, скотоводческие фермы тряслись за окнами подобно первым кадрам какого-нибудь фильма о трудовых буднях первой в мире страны победившего социализма, о тяжёлой судьбе и трудной любви приехавшего из столицы руководителя хозяйства. Не хватало только плывущих снизу вверх титров. Изместьеву казалось, что это фильм о нём, о его злоключениях, о его непутёвой, абсурдной жизни.

Где сейчас они: в начале пути? Посредине или в конце? Спрашивать Фёдора об этом смешно. Бедняга и так подозревает, что жену ему подменили. Знал бы он, насколько недалёк от истины.

Вскоре машина съехала с асфальтированной дороги на грунтовку. Федунок, звонко хрустнув пальцами, вдруг пробурчал:

– Ну, ничего! Я тебя живо вобрат перекую! Станешь, как шёлковая. Чай, не впервой. Ишь, хромые сомы какие-то придумала. Я тебе покажу, где эти сомы зимуют!

– А, может, не стоит? Перековывать-то? – робко заметила Акулина. – Вдруг кувалда треснет? Или, чего хорошего, отлетит куда-нибудь?

Он резко повернул к ней раскрасневшуюся физиономию:

– Ты, девка, не шуткуй! Если забыла, как я тебя воспитывал, могу напомнить!

– Так убей сразу! – незатейливо предложила супруга, пожимая плечами. – Зачем до дому вести? Бензин тратить? Давай прямо здесь, а? Придуши, как щенка новорождённого.

Фёдор оказался явно не готов к такому ответу. Растерянность нельзя было скрыть ни за звериным блеском глаз, ни за хрустом жилистых рук. Настоящая Акулина так никогда бы не сказала. Это Изместьев понял сразу, и решил использовать в дальнейшем. В его задачу не входила конспирация, ему плевать, «раскусят» его или нет. Надо было как-то приспосабливаться, как-то жить…

То, что проносилось за окнами, доктору было абсолютно незнакомо, он не понимал, куда его везли. Попроси его в тот момент хотя бы приблизительно определить, в каком направлении они движутся, не смог бы.

Наконец, возле указателя «Кормилицы» водитель резко свернул с дороги в колею, едва не опрокинув в кювет всю семью. До деревни оставалось около пяти километров бездорожья.

Дочурка, словно почувствовав приближение малой родины, проснулась, засопела, зачмокала губёшками. Акулина знала, что если через минуту она не получит «титю», то зайдётся глубоким рёвом.