Ника Ракитина - Мой далекий берег [СИ]

Ястреб ухмыльнулся:

— Ну и ладно. Андрей, оденься скромнее: толпу сговаривать пойдешь, чтобы помогли. Сам по себе пойдешь и из Кромы потом выбирайся сам. На опушке тебя встретим.

— А почему я?

— А «наш Маугли любого достанет».

Андрей вылупился на него и неуверенно хмыкнул.

— Сейчас вооружаемся, — продолжал Ястреб сухо и четко. — Коней седлать всех. На рысях гоним по задам ратуши и вдоль северной стены. Там калитку берем, открываем. Савва с Тумашем стерегут. Как хотите, но чтоб отперта была, когда с девушками проезжать станем. Юрка, мы с тобой — на оцепление. Андрей, подгадай, чтоб толпа не позже нас в драку кинулась. Ну, Берегиня с нами. Пошли.

— А засады не будет по дороге? — хмуро спросил Тумаш.

— Сомневаюсь. Могли лучников посадить на крышу, только откуда им знать, где проедем. Дорог много.

— Сашка дрыхнет…

— Потом подыму, — вздохнула Сольвега. — А то за вами кинется.

Маленький отряд разбежался по делам.

… На углу Ястреб придержал чубарого, сощурясь, кинул взгляд через плечо: Савва и Тумаш, как и было оговорено, поотстали. Юрий, внук, держался рядом. Погромче коня сопел за левым плечом. Ястреб поднял глаза к небу. Несмотря на раннее утро, казалось, что наступает ночь. Ветер, подвывая, бросал в лицо колючие песчинки. Цепляя крыши, бежали рваные клочковатые облака. Точно такие же, как тогда, когда ведьмы осеклись, пробуя заглянуть за Черту… и ему казалось, что Берегиня умрет у него на руках… А на гребне городской стены никого и нет.

Ястреб покрутил головой, отогнав нехорошие мысли. Негоже умирать, когда жизнь у них на семерых одна.

Старая кирпичная стена вокруг Кромы была уже не красная — рыжая. Навес над калиткой давно прохудился, и следы дождей зелеными усами свисали по сторонам заржавленной дверцы. Обычно калитки такие никто не стерег (кроме замка): кромяне шастали через них по сто раз на дню, особенно хозяева близлежащих домов. Не бегать же каждый раз на собственный огород за петрушкой через главные ворота. Но сегодня стражники у дверцы имелись, двое: как и надеялся Ястреб, в честь ожидавшейся казни магистрат распорядился охранять все выходы из города. Зато с заборола охранников поснимали: в распоряжении отцов-радетелей их было всего-то чуть побольше сотни. Да и в то, что кучу спасенных девиц перекидают через шестисаженную стену, не верилось ни магистрату, ни самому Ястребу. По задумке деду Крадоку как раз требовалась калитка. Ну, и стражники тоже. И даже не так они сами, как шлемы, клепаные кожанки и характерные протазаны: именно это указывало на их ремесло в глазах горожан.

Чубарый мотнул головой; повинуясь коленям, с места взял карьером — словно понес. Пять саженей до калитки покрыл быстрее, чем глотнуть воды. Стражники (даром, что зевали) порскнули в разные стороны. Правого встретил Тумаш; левого Савва от души приложил сапогом по шлему. Глухо бомкнуло. Оба охранника прилегли на сырой песок. Пограничники свалились с коней прямо на них. Ключ нашел Тумаш на поясе у «своего» и тотчас сунул Ястребу. Калитка противно заскрипела, перекрыв пыхтение Саввы, взявшегося волочь за стену одно из бездыханных тел. За ним протащил второго Тумаш. Пока пограничники разоблачали побежденных, вязали, затыкали рты и прятали тела в зарослях смородины, Юрий беспокойно перебирал поводья, выделяя двух заводных лошадей для себя и деда. Остальных привязал к имевшейся при каждой калитке коновязи. Ястреб же развернул чубарого задом к калитке и с высоты равнодушно поглядывал туда, откуда они приехали. В поле зрения ничего не шевелилось.

Наконец из калитки вынырнул запыхавшийся Савва. Старший Крадок спрыгнул с коня. Тумаш помог ему влезть в доспех. Ястреб распрямился, расправил плечи — кожанка треснула по швам. Дед подмигнул Юрию, сующему голову в шлем. Внук мотал головой с непривычки, словно попавшая в жбан сова, и Савва захлебывался беззвучным хохотом, помогая с застежкой.

— Послушай, — сказал Тумаш сумрачно, придержав коня Ястреба за стремя. — Они девочками от вас закрываться не станут?

— Как это? — Юрий, услыхав, едва не вывернул палец, которым оттягивал ремешок на подбородке.

— Видишь? — отозвался Ястреб. — Он даже не понял. Это там, за Чертой — прикрываться женщинами в чести.

Кривопалый пробурчал:

— Если их в болоте топить научились — прикроются.

— Тьфу на тебя! Храни вас Берегиня, — серьезно пожелал Савва.

— И вас.

Тумаш, не меняя выражения лица, подал протазаны. Ястреб вскочил в седло, сгреб поводья заводного, и они с внуком направили коней вдоль городской стены.

Дом Старой Луны обломанным зубом торчал посреди голого поля, на отшибе — словно другие дома чурались такого соседства. Несколько ближе стояли стеной в рост всадникам камыши и осока — на месте когда-то прозрачного озера и вырубленной ивовой рощи. Кони подняли головы и зафыркали на воду.

— Что ж вас, не поили? — удивился Ястреб.

— Перед скачкой и не надо, — Юрий прибил на щеке комара: — Оцепление где-то там, за камышами прячется.

Ястреб кивнул: слышишь? Сквозь шелест стеблей пробивался низкий рокот отдаленной толпы. Юрка напряг слух: ему показалось, уловил женский визг и плач. Дед снова бросил взгляд на ближнюю к ним крепостную стену: там стражники имелись, и давно должны бы обратить на них внимание. Либо часовых обмануло переодевание, либо им интереснее было то, что происходило по другую сторону болота. Тем более что со стены видно было, не то что с седла.

— Слева, — сквозь зубы кинул Ястреб.

Кони резво пошли вдоль кромки камыша. Раньше, чем Юрий успел испугаться, заросли кончились. Весь дом Старой Луны открылся, как на ладони. Одесную [31] Одесную — справа. , между пеньками бывшей рощи, в двойном полукольце стражников-людей: конном внешнем, вооруженном такими же, как у деда с внуком, протазанами, и пешем внутреннем с кордами в ножнах — кинулись в глаза белые рубахи приговоренных. Сосчитать их Юрий не успел. Потому что дед уже пригнулся к холке, намотав поводья на переднюю луку.

— Все, — подумал Юрий, точно так же подаваясь вперед.

Ястреб привычно потянулся рукой к ладанке с перьями, вспомнил, что ее давным-давно нет, и вернул руку на древко протазана. Коленями послал чубарого в галоп. Кони, прижав уши, пошли, взметывая воду и зелень. В эти последние секунды наконец осознал Ястреб то странное, что пророчила Сольвега. Среди оцепления не было пыльных. Да, они боятся воды. Но и люди почему-то не спешили развернуться навстречу. И даже не потому, что принимали Крадоков за своих. Просто все охранники пялились через пустырь на вытекающую из улочек Кромы толпу, явно выискивая кого-то в ней. Зато пленницы у болота разом завопили громче, точно предчувствуя поворот в судьбе. И этот крик словно подстегнул стражников большого полукольца, повернул их коней на толпу. Пеший же десяток внутренней охраны, который и держал-то девок за косы, встрепенулся и дернулся рубиться, только когда протазан Ястреба забросил крайнего в топь. Среди стражей мелькнул кривой магистрат. Юрий-знаменщик поразился, что в такой миг замечает капли пота на свернутом в трубку приговоре в судорожно сжатой пятерне. От души ударил в толстое брюхо, и конским напором барсучину швырнуло на пни.