Ника Ракитина - Мой далекий берег [СИ]

— Не стрелять! Ждать!

Махальщик опять старательно заерзал в соседнем окошке, заполоскал алой тряпкой. Сотник через плечо покосился на дознавателя. Может, почудилось в сумрачном амбаре со света, но за плечами у того точно дернулся черный полог. Дознаватель нетерпеливо пристукнул зонтиком.

— Что она делает?

— Совещаются. Во, на камень вскочил. Она на плечи ему полезла… Как есть — она. И пояс с оружием у нее. Парень при ней один, белобрысый, тощий такой. И как не переломится? А баба ладная, — сотник причмокнул. — Я бы тоже подержал.

— Без разницы, — дознаватель дернул костистыми плечами. — Белобрысого убить. Они идут?

— Смотрят. Почитай, на нас. Вернее, на пустырь, где толпа. Ох!

— Что?

Сотник смущенно поковырялся в голове:

— Почудилось. Косынку она на ветер пустила. И побежали! Стрелки, белобрысого! Десяток, к воротам!!

Дознаватель сморщился, покрутил пальцем в зазвеневшем ухе.

— Сплетение поиска? Не понимаю…

— Она не туда бежит!! — сотник дернул себя за усы и застонал от боли. — Не к болоту!

— Как? — дознаватель проворней белки взлетел к соседнему окошку: сотнику мало усов — еще под ребра локтем досталось. А он и не думал, что отцы-радетели так шевелиться умеют. — Ах, умница! Она к дому Старой Луны бежит!

Его острое лицо озарилось нежной, почти отеческой улыбкой.

— Не застань мы ее врасплох — всех бы оттуда положила. Пыльным в него ходу нет.

И без всякой ласки в голосе скомандовал:

— Белобрысого ранить! Ее брать немедля!

Сотника обдало холодом. Губы едва поворачивались, когда он повторял команду. Смутно забрезжило, но так и не пробилось наружу воспоминание. Он соскочил со своего насеста, вместе с воинами выскочил из амбара. Наверху трепыхалась красная тряпка, полетели над головой стрелы. Взвыла толпа. Прямо перед сотником рухнул плечистый мастеровой, заскреб руками землю, еще не понимая, что умер. Красное платье ведьмы мелькало среди толпы. От нее шарахались, кто-то еще упал, а белобрысый двигался следом, как заговоренный. Конные стражи отдавливали толпу от болота. Но, похоже, там начало происходить что-то, невидное сотнику за спинами. Оттуда раздались лязг, крики и ржание, и часть полусотни без приказа повернула назад.

— Верни!! — визжал в спину отец-дознаватель. — Верни! Плевать на девок!

В глубине души сотник сопротивлялся: он не мог понять, как можно подставлять на убой своих, а потому промедлил. Воздух разрезали волчий вой и пронзительный птичий крик. Толпа заворочалась и взревела в ответ. Невидные почти никому сплетенные из пыли сети подались, словно рвал их изнутри запутавшийся в паутине шмель. А сверху оскалилось узкими молниями лиловое от туч клубящееся небо. Тень упала на сотника. И через неполные пять минут упал град.

Здоровые градины молотили по пероподобной броне, по шлему, от них гудело в голове. Захотелось укрыться, свернуться в клубок, исчезнуть со скользкого растоптанного пустыря, пахнущего грозой и раздавленной полынью. Красное платье впереди, напитавшись дождем, пригасло. Сотник рычал медведем, ломясь сквозь толпу, потеряв в толчее промокших воинов, каждый из которых был сейчас сам по себе и сам за себя. Даже его могучий рык не мог пробить окружающий грохот. Одно утешало: при вспышке молнии он видел, как задетый стрелой, упал белобрысый. А значит, ведьма тоже остановлена. Но из темноты выломился еще один, такой же тощий, только темный, кудрявые волосы залепляли ему лицо. Он склонился и взвалил упавшего на плечи.

— Стой!! — заорал сотник азартно, прыгая по кочкам с занесенным мечом. Дознаватель потерялся в дожде.

Толпа уже не валила скопом на болото — верно, там все так или иначе завершилось. Толпа разбегалась от оскальзывающихся в грязи, которой сделалась пустошь, хрипящих, встающих дыбом и машущих литыми подковами коней, от нацеленных протазанов. Толпа выдавливалась в улицы и переулки. Но дело было сделано: ведьма в красном и двое ее спутников вбежали в дом и прямо перед носом сотника хлопнули окованной медными полосами дверью.

Усач собирал свое подмоченное и побитое воинство, отдавал поспешные приказы, отослал снять с крыши и переместить к дому Луны на Ущербе лучников и принести таран. Прыгал под зонтиком около подклета, плевался ядом дознаватель. Было велено окружить дом и стрелять по окнам, был отдан и отменен приказ влезть внутрь с крыши (поди поелозь по скользкой черепице в грозу), не получилось войти через погреба. Таран принесли и, оскальзываясь на крутом пороге, стали с размаху садить им во входные двери. Но сотник заранее знал: зря. Двое (против двух десятков — вот она, выучка!) со спасенными девушками скачут где-то по Переемному полю, и в погоню за ними отрядить некого. Трое засели в доме, один из них ранен или убит — это против пятнадцати, убитых и покалеченных пограничниками, толпой, лошадьми и собственной нерасторопностью. Не говоря уж про мертвого магистрата — кто сядет на его место? Усы — гордость сотника — свисали нелепыми, полупрореженными сосульками. Но при этом, как ни странно, сгинула сосущая с самого рассвета непонятная тоска.

Двери (словно нарочно оставленные незапертыми!) хлопнули, отсекли крики преследователей и толпы, и заглушающий их грохот града и рычание грома; в щели ставен, закрывающих узкие окна, сверкали нестрашные теперь молнии, и тепло светилась посреди нижней залы резная прялка, жужжало, перематываясь впустую, веретено. Обломав ногти, заложила Сольвега засовы и сползла по косяку.

— Отойди, — посоветовал Андрей. Конечно, в двери толщины три пальца и оковка медная, но если начнут бить с близкого расстояния — острия повылезут.

Сольвега отползла на коленях. Сам же он снял с плеча обеспамятевшего Сашку, устраивая рядом с прялкой — где казалось безопаснее. Расстегнул ему рубаху на груди, прижался ухом, слушая сердце.

— Жив! У меня от града шишка на темени, — пожаловался он, подкладывая Сашке под голову свернутую куртку. Разрезал на нем рукав, примерился вырвать застрявшую возле локтя стрелу. — И плечо крутит.

— У меня тоже, — хрипло отозвалась Сольвега. — Это из-за обряда. Не трожь! Наконечник с колючками.

— Тогда вперед протолкну.

— Он в кости засел.

— Так сделай что-нибудь! Ты ж ведьма!

Сольвега хрипло рассмеялась, тылом ладони стерла кровь с прокушенной губы:

— Смеешься… в чужой вотчине — сплетения творить…

Андрей плеснул в ладонь воды из баклажки; буркнул, обмывая рану вокруг древка:

— А я думал… Ты ж мертвого поднять смогла…

— Мы в доме Старой Луны!

— То-то местечко знакомое.

Сольвега закусила колечко волос: точь-в-точь математичка, требующая теорему с оболтуса, пол суток проигравшего в футбол.

— Она не просто ведьма! Она ипостась Берегини!