Адриан Чайковский - Дети времени [litres]

Бьянка все еще ждет. Успехи Небесного Гнезда отошли на второй план. Она заставила Посланника замолчать. Никто во всей истории ее цивилизации не смог сделать ничего подобного. Глаза всего мира устремлены на нее с осуждением. Так что она ждет.

Высоко над зеленой планетой, высоко над Небесным Гнездом и всеми другими успехами его трудолюбивых обитателей доктор Аврана Керн пытается примириться с тем, что ей только что показали.

Она уже видела этих тварей – этих прядущих, юрких чудовищ. Дрон, отправленный с «Гильгамеша», перед своей гибелью мельком видел такое. Камеры посаженного ею шаттла поймали изображение такого перед тем, как шаттл сгорел. Она знала, что в Мире Керн имеются твари – случайные твари, змеи в райском саду. Они не были частью плана – экосистемы, так тщательно построенной для того, чтобы стать домом для ее избранников.

Она многие века знала, что они там, – но обнаружила в себе почти неисчерпаемую способность не обращать на это внимания. Она могла в ужасе отшатнуться, вопрошая: «Что вы сделали с моими обезьянами?», но уже спустя десять лет почти забывала об увиденном – скрытые подпрограммы обволакивали это неприятное воспоминание, пока оно не переставало раздражать моллюска ее памяти. Электронные внутренности Наблюдательной гондолы завалены такими отброшенными воспоминаниями, осознаниями, которые ей невыносимо было оставлять частью себя. Это потерянные мысли о доме, которого она никогда не увидит, это изображения паукообразных чудовищ, это картинки пылающей бочки, столкнувшейся с атмосферой. Они ушли, вырезаны из ее функционирующего разума, но все-таки не потеряны. Элиза никогда ничего не выбрасывает.

Аврана неизменно возвращалась к уверенности, что ее планы на этот мир осуществились. И правда – что еще ей оставалось? Бессчетные века она вращалась по орбите в тишине, передавая равнодушной планете свои бесконечные экзаменационные вопросы. Бессчетные века она спала, пока стойкие системы Наблюдательной гондолы прилежно делали все возможное, чтобы предотвратить медленное наступление обветшания и неполадок. Когда Аврана просыпалась – все реже и реже, – то только содрогалась, ощущая равнодушие космоса.

Сами системы гондолы, работающие на минимальном потреблении энергии, делали все возможное для обеспечения работоспособности, однако приходилось идти на жертвы: она слепа, она распалась на фрагменты, она не знает, где заканчивается она сама и начинаются машины. Гондола стала домом множеств, где каждая подсистема приобретает грубую автономность: сообществом полоумных, отчаянно пытающихся не дать всему рассыпаться. И она сама – один из таких осколков. Она занимает виртуальное пространство, тесное и переполненное, словно курятник. Она, и Элиза, и много-много систем.

Пролет «Гильгамеша» – со всеми теми недостойными криками и мольбами, вплоть даже до колоссальных затрат энергии на посадку их незваного шаттла – все это кажется сном, словно якобы-люди заявились из какой-то параллельной реальности, имеющей к ней очень слабое отношение. Они только показали ей, что до их прилета она не знала, что такое отчаяние. Молчащая планета была предпочтительнее планеты, кипящей человеческой жизнью, потому что человеческая жизнь окончательно уничтожит вероятность успеха ее миссии. Пусть она будет вращаться вокруг планеты, пока Наблюдательная гондола не рассыплется, но у нее все-таки останется надежда на то, что ее подопытные обезьяны в конце концов окликнут своего творца. Отсутствие успеха еще не означало, что ее эксперимент провалился.

Она никогда не проверяла свои мотивы и приоритеты, не спрашивала себя, почему настолько несгибаемо настроена на осуществление этой миссии, несмотря ни на что. Когда она разговаривала с теми якобы-людьми из корабля-ковчега, она словно стала сразу двумя людьми: один помнил, каково это было – дышать и смеяться, а второй помнил о важности научных успехов и достижений. И она не могла точно определить, откуда взялась та, первая Аврана. Почему-то она казалась не похожей на нее саму.

А потом обезьяны ответили – и все изменилось.

Конечно, это произошло очень поздно. Запроектированные несколько столетий прошли, и срок службы, на который Наблюдательная гондола была рассчитана, давно истек. Тем не менее люди в те дни строили долговечные сооружения. Пусть даже обезьянам и понадобились сотни и даже тысячи лет, Аврана, Элиза и их мириады систем обеспечения были к этому готовы.

Однако они оказались такими тупыми, а их мышление – таким странным! Она все пыталась и пыталась, и часто ей казалось, что что-то стронулось с места, но у обезьян были свои идеи… такие странные идеи! Порой они не могли понять ее превосходящий разум. Порой она не могла их понять. Считалось, что обезьяны станут простой первой ступенью ко вселенной возвышения. Все заверяли ее, что они будут достаточно близки к людям, чтобы их можно было понимать, но все же будут отстоять достаточно далеко, чтобы оставаться валидным и достойным объектом изучения. Почему ей не удается сойтись с ними во взглядах?

Теперь она встречается с их взглядом. Всех восьми глаз.

Отправленная ей картинка – это безумная, фантастичная, многоуровневая запутанная конструкция из стяжек, канатов и замкнутых пространств, которые существуют только потому, что их скрепляют временные участки натяжения. Пауки там повсюду, запечатленные в момент передвижения. Слова, предшествовавшие этой картинке, были просты и ясны, не допуская ошибки: «Это мы».

Аврана Керн убегает в ограниченные глубины остатков своего разума, и оплакивает своих пропавших обезьян, и познает отчаяние, и не понимает, что делать.

Она советуется со своими консультантами – теми, кто делит с ней ее распадающееся обиталище. Отдельные системы сообщают ей, что по-прежнему выполняют свою работу. Главная система управления ведет журнал передач, отправленных с поверхности. Другие отслеживают движение небесных тел, отмеченных как представляющие интерес, в том числе и далекую – очень далекую – точку, которая называет себя последней надеждой человечества.

Она не останавливается, ища второй крупный фокус вычислений, с которым делит эту гондолу и с которым порой ей приходится договариваться. Там их легион, но у Наблюдательной гондолы есть два полюса, и сейчас она осторожно тянется ко второму.

«Элиза, мне нужна твоя помощь. Элиза, это Аврана».

Она прикасается к потоку мыслей той второй сущности, и на мгновение ее подхватывает бурный поток, который течет там непрерывно: «мои обезьяны где мои обезьяны мне уже не помогут мне холодно так холодно и Элиза никогда не приходит повидать не вижу не чувствую не могу действовать хочу умереть хочу умереть хочу умереть»… Эти мысли бессильно текут из испорченного разума, словно он пытается полностью себя опустошить, однако там неизменно находится что-то еще. Аврана отшатывается – и на одно жуткое, неподвижное мгновение осознает, что если то, к чему она прикоснулась, – это органический мозг, то «значит, я уже»… Однако у нее все-таки есть почти неисчерпаемая способность не обращать внимания, и это мгновение самоосознания проходит, а вместе с ним – и опасность озарения.