Бен Элтон - Кризис самоопределения [litres]

– Именно. Сорок лет прожив радикальной феминисткой, она в одночасье превратилась в блядскую ТЭРФ, а это сделало ее эпицентром целой вселенной самоопределенческого негодования. Ее противостояние новой политике транс-самоопределения целиком определило саму Джералдин. Затмило все прочие ее заслуги. Стало тем, что она есть на самом деле .

– Шеф, – запротестовал Тейлор, – мы тут легавые или, блядь, социологи? По-моему, вы слишком начитались “Гардиан”.

– Дай мне договорить, Бэрри. Возьмем теперь Крессиду Бейнз. Как и Джералдин, она сама по себе в смысле самоопределения ничем особенным не была, просто еще одна белая цис-женщина из среднего класса…

– Божечки! – простонал Тейлор. – Мы сейчас о чем вообще?

Мэтлок гнул свое:

– Но она стала публичным лицом движения, занятого пересмотром всей нашей истории с позиций феминизма. Крессида определяла себя через свое противостояние патриархату. Она публично демонизировала белых мужчин-гетеросексуалов, хоть живых, хоть мертвых.

– Иисусе Христе, шеф! – вновь возопил Тейлор. – При всем моем уважении, вы вообще слышите , что говорите? Думаете, что один и тот же мужик убил Сэмми Хилл и Крессиду Бейнз, потому что они обе рассуждали о всякой современной херне, о которой рассуждают все подряд без продыху ! И на которую, добавил бы я, насколько мне известно, срать и мазать на самом-то деле примерно всем, кроме горстки чокнутых обсосов в Твиттере.

– Да, – отозвался Мэтлок. – Именно это я и предполагаю. Взглянем на Макрунов. Они стали символом классического культурного разлома самоопределений. Старомодные консервативные нравственные ценности против нового принятия к геям. Макруны родились в мире, где белые христианские семейные пары – абсолютно могущественная вершина дерева, а гомосексуальность – вне закона, а умерли Макруны в мире, где они – парии, чуть ли не общенародно проклятые за то, что они белая христианская семейная пара, отвергающая гомосексуальность!

– И что , шеф? – не успокаивался Тейлор. – При чем тут это все? Применительно к нашему расследованию особенно. Чего, по-вашему, этот гипотетический один убийца пытается добиться? Если хочет, чтобы все перестали гнать эту самоопределенческую пургу – кто они да что они, и почему они все из себя особенные, выжившие и, блядь, герои, – ему придется убить примерно всех в стране, потому что никто ни о чем другом не разговаривает. С чего ему выбирать именно этих? Можно ж кого угодно? В чем смысл?

Ответа у Мэтлока не было. Он сказал все, что собирался, и дальше развивать свои доводы не мог. Никакой настоящей связи не наблюдалось. У Мэтлока имелось лишь чутье, прости господи, – чутье . Самое ненавистное ему – когда против доказательств пытаются выставлять чутье . Как подруга Нэнси, отказавшаяся прививать своих детей, потому что так ей подсказывало чутье . А теперь вот сам Мэтлок на него полагается.

Он плюхнулся в кресло и обреченно пожал плечами.

– При всем почтении, шеф, – сказал Тейлор, и получилось у него так, будто Мэтлока ему чуть ли не жалко, – думаю, вы впали в то, от чего вечно предостерегаете нас. Вы выдвинули некую парадоксальную теорию и теперь пытаетесь подогнать под нее все. Вы рассуждали о шести связанных между собой смертях, но правда в том, что лишь две из этих смертей имеют к нам отношение. Латифа – в юрисдикции Хаммерсмитского отдела угрозыска, и никто не предлагал нам заняться этим случаем. Джералдин убила себя сама – как и Макруны. Единственные убийства, которые нам сейчас поручены, – это Сэмми Хилл и Крессида Бейнз, и, кажись, все остальное надо выкинуть из головы и сосредоточиться на них. Как на отдельных убийствах. Совершенно не связанных между собой. Может, так нам удастся что-то нарыть.

И вновь Мэтлок не отозвался, потому что, опять-таки, не с чем. Теперь, когда он облек свои смутные подозрения в слова, все показалось таким слабым, таким нелепым. У него не было подозреваемого – и мотива тоже не было, а он, поди ж ты, пытается увязать воедино шесть смертей – при том, что три из них даже убийствами-то не считаются. Возможно, Тейлор прав. Надо вернуться к первым двум случаям. Заниматься только Сэмми и Крессидой. Порознь. И начать все сначала.

Клегг слегка отключилась. В конце концов, теория Мэтлока о всеобщей взаимосвязи ей была известна еще с их поездки на поезде из Пенрита. Поскольку ничего полезного добавить не могла, она позволила себе скользнуть взглядом к телефону и принялась листать новостную ленту.

До референдума оставался всего месяц, и теперь все начинало смотреться так, будто Англия может проголосовать за раскол Королевства. Клегг это изрядно пугало. Полемика поляризовала всю страну и вроде бы сводилась к следующему: верите ли вы в новаторское, прогрессивное единое Королевство или желаете более консервативную Англию “традиционных ценностей”? Англию, где шквал общественных реформ откатится назад силами Трепа Игрива и ему подобных, к удовольствию Томми Черпа, Ксавье Аррона и им подобных. Как женатая лесбиянка, Клегг знала, за какую страну ей голосовать, но не была уверена, что эту страну она и получит.

И тут к ней в ленту упала новость, изгнавшая из головы Клегг любые мысли о каких угодно референдумах.

Вот это новость.

Вот это по-настоящему серьезно.

– О господи! Ну нет же! Нет! Бля, нет! – завопила она.

– Что? – спросил Мэтлок.

– На “Острове радуги” убиты Дж-Дж.

Родни Уотсон был боец. Никогда не сдавался. Никогда, если дело касалось чего-то действительно важного.

Когда дело касалось принципа.

Тогда он вылезал на баррикады.

Он считал важным, чтобы люди это о нем знали.

И он им об этом сообщал.

Часто.

А еще он сказал Шер Бассет, бесстрашной обличительнице ханжей, в ее новостной программе “Гласность по полной ЙОУ!” на спутниковом телеканале.

– Виновен, – сказал он Шер в беседе, которую лучше всего было бы назвать битвой “серьезных мин”. – Виновен, Шер, виновен в том, что я мужчина , Шер, а это, судя по всему, очень скоро станет уголовным преступлением – в этой странной бледной тени страны, какую мы когда-то, как нам казалось, знали. И да, преступление из всех преступлений: белый мужчина. Белый? Это значимо? Для меня – нет. У меня цветовая слепота, Шер. Я не вижу цвет. Кто они, эти расисты, одержимые цветом? Я вижу исключительно человечество. А человечество, Шер, как мы оба понимаем, глубже одной лишь кожи.

– Тогда зачем вы применили сейчас расовый признак? – спросила Шер, кивая, словно бы соглашаясь с самой собой, и ответила на вопрос за него: – Потому что это стало оскорблением? Хамским эпитетом? Потому что вас порицают за то преступление, что вы белый?