Иннокентий Лаженицын - Носители. Сосуд [СИ]

— Что объединяет любовь, ненависть, нежность, жалость, скуку, злость, тоску, печаль? — каждое следующее слово было произнесено мною быстрее предыдущего и неразборчивее. Завершила это перечисление многозначительная пауза. Правый уголок губ приподнялся, пытаясь нарисовать на моем лице улыбку. — Все это чувства, — продолжил я, видя отсутствие интереса к моему актерскому таланту и мастерству, — и это далеко не полный их список. Порой ты даже не можешь объяснить, что конкретно чувствуешь. Тебя просто разрывает на части и бесит все! — последнее слово прозвучало слишком громко и напористо, собеседник дрогнул. — Можно это оправдывать проблемами с психикой, возрастными изменениями или же циклами луны, — загибал я пальцы. — Но все это лишь чувства, — загнутые пальцы распахнулись, выпуская невидимую энергию в сторону молчаливого слушателя. — Иногда они так переплетаются друг с другом, что мы не можем понять, что с нами происходит. — Второй уголок губ достиг уровня первого, улыбка окончательно сформировалась. Мне очень хотелось, чтобы в ней была нотка дьявольщины. — Даже шизофрения и сумасшествие — это лишь обострение каких-либо чувств. Каждый из нас пытался с ними бороться, пытался взять их под контроль, пытался научиться ими управлять. Абсолютно пустая затея. Они живут в нас с самого рождения, возможно, что и до него. — Очередная многозначительная пауза не возымела эффекта. — Никто не задавался этим вопросом, потому полемика тут бесполезна. Вероятно. Да я даже уверен! Порой ты вспоминаешь, какие решения принял, и думаешь: сделай ты другой выбор, все было бы иначе. Может, даже хвалишь себя. «Какой я молодец, поступил именно так, если бы не я, бабушка не перешла бы дорогу и ее сбил грузовик», — очередная пауза. Мне самому было не до конца ясно, в чем смысл этого монолога. Скорее всего, мне просто не хватало общения с людьми, и это была компенсация столь печального пробела в моей нынешней социальной жизни. — Но нет, ничего ты не решал, за тебя решили чувства. Ты марионетка в их руках, ты не способен их контролировать, — продолжил я свое выступление, присев на корточки около своего неблагодарного и молчаливого слушателя. — В своей жизни мне встречались два типа умных людей, ну не то чтобы умных, скорее сообразительных. Первый тип просто отключает сознание и живет чувствами, он понимает, что ничего не может сделать с собой, когда его мозг порождает то или иное чувство. Они быстро влюбляются, сразу лезут в драки, радостно и открыто веселятся, искренне ненавидят — в общем, премилые ребята. Жаль, но век их недолог, сгорают они быстро, чувства просто захватывают их. Когда организм не сопротивляется их влиянию, они, как вирусы, быстро добивают свою жертву, и происходит окукливание, как мы это называем. Это процесс, при котором человек окончательно теряет контроль над своим телом и разумом, можно даже сказать, он умирает, и хозяином его тела становится чувство. Такие куклы опасны для общества, потому что бесконтрольны. Они уже не люди, а чистое чувство, цель которого — наполнить себя силой любым способом. Это не так страшно, если человека поглотила скука, к примеру, а вот если гнев или так знакомая тебе ненависть, — подмигнул я собеседнику. — В итоге таких индивидов, точнее кукол, просто уничтожают. Кстати, очень много хороших музыкантов, и вообще творческих людей, тому яркое подтверждение. Они захлебываются чувствами и совершенно незаметно превращаются в марионеток. Окружающим поначалу это кажется последствием алкоголизма или наркомании, но, как правило, вредные привычки тут ни при чем. Мы их устраняем, и придумывают душещипательную историю о самоубийстве и его творческих муках. — Я встал с корточек. — А вот второй вариант, он более умный. Люди, концентрирующиеся на одном из чувств. Они, конечно, не лишаются полностью и других, но они выбирают доминирующее и питают его. Никогда не задумывался, почему самые противные и ненавидящие всех старушки живут дольше всего? — расхаживал я кругами, не прерывая рассказ, с детства не мог сидеть на одном месте. — Все это тонкий баланс, который они несут в себе. Они могут оправдать себя, когда они в шестнадцать лет со шпаной по подъездам гениталиями терлись. Но двадцатипятилетнюю соседку Любочку, приходящую с молодым человеком в десять вечера, считают проституткой. Они действительно искренне ее ненавидят. Она молода, красива и ходит с кавалером, в то время как бабки всех своих кавалеров уже довели до могилы. Но при этом вечером они с любовью пекут пирожки своим толстым, некрасивым, избалованным, тупым внукам. Которые еще и по-хамски с ними разговаривают. Все ради того, чтобы ненависть полностью не пожрала ее. Конечно, она делает это все неосознанно, но именно такая модель поведения дарует ей долгую жизнь. Как это ни печально, — изобразил я наигранную печаль на лице по поводу жизнестойкости самых неприятных и мерзких бабок в мире.

Мой оппонент, если его можно было так назвать, с трудом улавливал суть всего произнесенного мною. По его лицу ручьем бежал холодный пот, зрачки были сужены от страха. Он был похож на зверька, загнанного в угол хищником, который был сыт и просто игрался со своей добычей. Жесткость не была мне свойственна, просто хотелось пообщаться, но вряд ли он это понимал.

— Знаешь, меня называют своего рода извращенцем из-за вот такого общения с вами. Мои коллеги просто приходят, щелк — и все. Но мне кажется, каждый имеет право на общение в свой последний час. Получить ответы, как и почему они тут оказались. Излить свою душу. Попросить прощения. Поплакаться, в конце концов. Последняя исповедь, она важна, а у меня времени много, потому я всегда готов выслушать. — Мой миролюбивый тон не возымел успеха и не подтолкнул собеседника к общению. — Кстати, многие из моих клиентов гораздо более разговорчивы, чем ты, — с упреком взглянул я на своего молчаливого оппонента. — Иногда мне даже хочется, когда время подходит прощаться, испытать к вам жалость. Но не могу, не умею, не моя это ниша. Ты пойми! — в очередной раз я попробовал привлечь его внимание громким голосом и наигранной театральностью. — Вы же мне как дети, нахожу вас. Взращиваю. Смотрю, как вы живете, как развиваетесь, набираетесь сил. Жду, когда станете посочнее, так сказать. Хотя знаешь, — приложил я палец к губам и поднял глаза вверх, обдумывая мысль, неожиданно сформировавшуюся в голове, — совершенно неожиданно меня озарило. Общение с тобой уже приносит свои плоды. — Улыбка в очередной раз украсила мое лицо. — Появляются новые мысли, умозаключения. Философия моего бытия пополняется. Ты полезен, черт возьми! — моя радость была, конечно же, наигранна. Но мне нравился этот никому не нужный фарс и показуха. — Так вот. Вы мне не как дети, а скорее как гуси, откармливаемые для фуа-гра. Но только не массовым способом, а индивидуальным. Как если бы у каждого гуся был свой диетолог, который точно знал, чем именно кормить его, чтобы печень была как можно больше и вкуснее. Но это не делает мое отношение к вам менее трепетным.