Юлия Шамаль - Система [litres]

Наш диалог прервал человек в серой униформе, который стоял в открывшихся дверях беспилотника.

– Пойдем, – сказал он мне.

– Подождите-ка.

Врач подошла ко мне вплотную, взяла за правую руку, нащупала крепления биочасов и ловко и больно содрала их с меня. На запястье осталась широкая белая полоса, следы от разъемов и уколов.

– Тебе они все равно уже ни к чему. – И серому: – Выдашь ей там этот, как его, пейджер. Как всем таким.

– Но она еще, может… – неуверенно попытался возразить серый человек.

– Не может. Пейджер, я сказала.

Ноги у меня подкашивались, идти я не могла. Тогда серый позвал второго в такой же форме, они принесли носилки. Бросили мне в ноги сумку, которую собрал Тим. И понесли за колючую проволоку. Положили носилки на землю и стали чего-то ждать.

Здесь действительно был плохой воздух: я чувствовала не один какой-то запах, а целые букеты вони, тяжелой, химической. Здесь была органика и неорганика. Разлагающаяся плоть и горящий пластик. И много чего еще, чему я не могла подобрать название. Мы стояли – точнее, это они стояли, а я лежала – у дороги, по которой в обе стороны мчался транспорт. Судя по плотному газовому мареву, это и были дореволюционные автомобили с двигателями внутреннего сгорания на жидком топливе. А не электрокары и беспилотники, к которым я привыкла. Архаичные машины, которыми управляли люди! Я видела такие только в документальных фильмах и на картинках. Вот уж не думала, что они где-то сохранились. Одна из таких машин остановилась рядом. Выхлопные газы ударили мне в ноздри, я раскашлялась, в груди все болело, дышать и так было тяжело.

– Заноси!

Меня разместили внутри салона. Серый человек, который встречал меня в беспилотнике, сел рядом. Мы поехали по зоне Е.

Я рассматривала своего спутника. Лет тридцать пять или сорок. Худой, небритый, со впалыми щеками. Что-то азиатское во внешности. Глаза карие, бегающие. И какие-то нечестные, не подберу другого слова. На поверхности – наглые, дерзкие, а в глубине – что-то другое, тщательно скрываемое… Он почувствовал мой взгляд и уставился на меня в ответ. Я отвела глаза.

До чего же убогий этот салон изнутри. Всюду какие-то тряпки, провода, пластиковые трубки. Зато пахло медикаментами, и этот запах хоть немного перебивал вонь с улицы. За окном мелькали грязные облупившиеся строения, потом начались какие-то не то холмы, не то сопки.

– Видишь вот это? – обратился ко мне серый человек, указывая в окно.

Я прохрипела утвердительно.

– Как ты думаешь, что это такое?

– Горы? Холмы?

Он и водитель засмеялись.

– Ага тебе. Горы. Альпы, нахрен. Это свалка бытовых отходов. А вон там, впереди, видишь трубы? Мусоросжигательный завод. Воняет так, что держись, тут еще у нас прямо озон. Сюда благополучный мир свозит свое дерьмо. Вон – тебя привезли.

Они заржали снова, а я вдруг подумала, что это с его стороны не агрессия. Это, скорее, способ тут выживать. И даже своеобразное приглашение к общению. Так и оказалось.

– Что, хреново тебе? – спросил серый, когда насмеялся.

Я прохрипела, что, мол, да.

– Терпи. Сейчас попробуем тебя подлечить. Жалко, если сдохнешь, ты симпатичная и чистенькая, из хорошей зоны, у нас таких тут давно уж не водилось. И не бойся, тут тоже можно жить. Если, конечно, не помрешь! Ы-гы-гы-гы-гы.

Они снова ржали, а я смотрела на дорогу.

– Меня Серегой зовут.

Серый, я так и думала.

– Это и есть реальный мир, детка. Посидела там, в раю, хорош, хватит. Только здесь – настоящая жизнь.

Я ждала дальше чего-то совсем ужасного, но все пошло на удивление просто и буднично. Меня определили в огромное помещение без окон, напоминающее ангар, – нечто вроде гигантской больничной палаты, где в шесть рядов стояли койки. Нас здесь было, наверное, человек сто. Я видела нечто подобное только в институте, на лекциях по истории – что-то рассказывали про мировую войну, показывали старинные фотографии, на которых много раненых, все лежат почему-то в одном большом зале, а ухаживают за ними, в том числе, представители аристократических семей.

Наш «ангар» был похож на фотографии тех времен, только аристократов тут не было и лежали не раненые солдаты, а тяжелобольные женщины. С такими же, как у меня, легочными заболеваниями: кашель, хрипы, сипенье ингаляторов и харканье слышались непрерывно.

Коммунальные удобства обеспечивали четыре общих туалета и несколько душевых кабин. На улицу нас не выпускали. Впрочем, среди нас, кажется, и не было пациенток, способных выйти на улицу на своих ногах.

Мне выделили одну из коек третьего ряда. Капельница у изголовья, тумбочка и ночной горшок, который здесь почему-то называли уткой, – вот все, что предложила мне зона Е.

Трижды в день нас обходили медсестры. Приносили таблетки, делали уколы, ставили капельницы. Кормили скудно и как-то странно: к кашам, макаронам и жидким супам обязательно в отдельной миске приносили какую-то серую бурду. По консистенции эта штука была похожа на пудинг. О вкусе тут вообще нечего было говорить, его не было.

Медсестры внимательно следили за тем, чтобы бурда была съедена до последней капли: если мы оставляли немного на дне тарелки, они сердились и заставляли доедать, прибегая к самым грубым выражениям. Потом мне кто-то объяснил, что серая жижа была знаменитой биодобавкой от Фонда Тео Буклийе – в рамках программы помощи больным в зоне Е.

Дух в ангаре стоял совершенно невыносимый, запах лекарств не мог перебить вонь от мочи, рвоты и экскрементов. Общий гул лазарета изредка перекрывали особо интенсивные крики. К тем, кто шумел громче и дольше остальных, подходили медсестры.

Койку справа занимала женщина по имени Людмила, она была как раз из шумных. Чувствовала она себя совсем плохо, периодически начинала сереть лицом и задыхаться, судорожно кашлять и жать кнопку вызова медсестры. Лениво подходил персонал, Люду откачивали, и она снова начинала стонать, плакать и жаловаться. Соседка слева посылала Люду куда подальше, поэтому она, в основном, рассказывала свои истории мне.

Ее привезли сюда за день до меня из зоны С, из какого-то сибирского городка, где она родилась и прожила всю жизнь. Что именно с ней случилось и почему обвалился рейтинг, я из ее путаных рассказов так толком и не поняла. Она винила соседку по блоку в Свободном доме, которая написала кляузу в районный эмиссариат… Или даже не написала, а устно нажаловалась… В общем, коварство соседки, по мнению Люды, не имело границ, зато имело самые печальные для самой Люды последствия. Кажется, соседка таким образом выиграла один дополнительный метр площади.

Интересно, что в теперешнем своем состоянии Люда Зай – да, такая была у нее фамилия – не винила Систему. Виновата была соседка, ну и немного она сама, потому что «раньше надо было эту суку раскусить. Ну ничего, сейчас меня подлечат, я буду много работать, поправлю рейтинг, вернусь в блок и наваляю этой стерве». В зоне С у Люды остался муж. Бывший, понятное дело. Совершенно непонятно было, как она представляла себе свое возвращение. Ей почему-то в голову не приходило, что она не вернется.