Юлия Шамаль - Система [litres]

Граммофон смотрел, как мы играем, и сопровождал наши действия едкими комментариями – в основном, о примитивных наших мозгах: «Вы как древние индейцы – вас собираются перерезать, а вы бирюльками балуетесь». Клара игнорировала его выпады, я, соглашаясь в глубине души, отшучивалась, а Ник в ответ на одну из таких реплик как-то раз раздраженно спросил, а что именно Граммофон, раз он такой умный, предлагает делать?

«Ну уж точно не в бирюльки играть».

«Ну а что? Что? Что ты предлагаешь делать?!»

«Хоть что-нибудь! Думать начать хоть для начала!»

«Ага, а умеешь думать тут ты у нас один, да? А мы все тут тупые?!»

«Я этого не говорил!»

«Мы знаем, зачем мы здесь? Нет! Мы знаем, что они с нами делают?! Нет! Или ты что-то знаешь ( модерация ), а нам не говоришь???»

«Пошел ты ( модерация )», – и Граммофон обиженно отключился от чата.

Ник был вспыльчивым.

Внутри бесконечной вселенной «Творения миров» время летело незаметно. Однажды, в самый интересный момент, когда я нашла Браслет Беззакония и собралась было с его помощью хорошенько навалять Кларе, потолок остановил игру и выдал уведомление: «К вам посетитель». Ничего себе.

Вошла та самая в белом.

Потолок свернул игру в верхнем правом углу, выключился и неназойливо засветился флюоресцентом.

– Видите ли, Лара, – сказала эта дама, усаживаясь в кресло и поддергивая идеально выглаженные белые брюки, – мы практически с вами закончили. Завтра заседание Системной комиссии, на котором будет выдано заключение по вам. И каким оно будет – сейчас зависит исключительно от вас.

– А какие у меня есть варианты? Варианты будущего?

– Буду с вами откровенна.

Ого.

– Нужный материал мы получили. Как пассивный биологический объект исследований в неизмененном состоянии сознания вы для нас больше интереса не представляете.

– Что значит «пассивный объект»? – задергалась я.

Она как будто и не слышала.

– В научных целях было бы интересно поработать с вами в измененных состояниях сознания – на коротких участках вы показывали нетривиальные результаты. Но это означает необратимую утрату вашей личности.

– Утрату личности?!

– И вот вопрос, нужна ли Системе, да и обществу, ваша личность?

– Слушайте, я вас не понимаю, – я подобралась, села, спустила ноги с кровати и посмотрела на тяжелый графин на столике. «Можно ударить ее по голове графином, – промелькнула у меня дурацкая мысль. – Только дальше-то что?..»

Как только я подумала про графин, браслет биоблока начал сжиматься. Женщина в белом смотрела на меня внимательно.

– Лара, давайте назовем вещи своими именами. Вы не лояльны Системе. Вы отторгаете ее. Вы ее ненавидите. И потому, переходя на язык медицины, вы сами являетесь для Системы аллергеном, инородным телом. Интересно, что поведение ваше – иррационально, тогда как Система – это абсолютная, математически доказанная справедливость, высшее разумное благо для всех. Но вы из упрямства, из детских комплексов, из подавленных сексуальных желаний – ведете себя в ущерб Системе и самой себе.

– Не надо со мной разговаривать лозунгами, мы же не на митинге в зоне Е, – вырвалось у меня. – И я же не одна такая! Нас много.

Браслет продолжал все сильнее сжимать мне запястье.

– Не одна. Но вас не много. Людей, органически отвергающих Систему, всегда было около десяти процентов. Создатели Системы даже хотели сначала автоматически присваивать таким, как вы, самые низкие баллы. Но не стали этого делать, потому что это было бы нарушением конституционного права человека на справедливость.

Браслет сжимался.

– Заметьте, что Система обходится с вами гуманно и справедливо. Вы должны это оценить, как образованный человек. В Европе в Средние века вас бы сожгли на костре. В петровской России вам бы отрезали язык, уши, нос и сослали на каторгу. Американские демократы XX века продержали бы вас всю жизнь нищим ожиревшим дебилом у телевизора. Мы, заметьте, оставляем вас в ясном сознании, да еще и разговариваем с вами. Хотя какие у нас возможности, вы, наверное, уже поняли.

Браслет сжимался. Мне было больно. Женщина в белом замолчала и внимательно смотрела на меня. Я ощутил укол в запястье – сейчас почему-то очень болезненный – и едва не вскрикнула. Браслет продолжал сжиматься. Освещение в палате померкло, потолок засветился яркими символами, которые соединились в круги и начали вращаться как калейдоскоп.

– Я же прекрасно знаю, что вами движет, – заговорила она снова, – что поддерживает в вас жизнь и позволяет оставаться на плаву. У вас мания избранности. Вы верите в свою «особенность», исключительность. Верите, что раз вы дочь одного из бывших главных программистов Системы, значит, сможете однажды найти брешь в ее обороне. В смерти родителей, в собственных несчастьях вы вините Систему, эта идея у вас в подсознании соединена с идеей собственной избранности.

Браслет вдруг стал очень горячим. Я вскрикнула и накрыла его левой рукой – но снаружи он оставался комнатной температуры, хотя изнутри руку жгло.

– Лара, вы верите, что сможете однажды разрушить Систему. И это придает вам силы, а вашей жизни – смысл. Извините, но я вас разочарую. Систему разрушить невозможно. Как невозможно разрушить электричество. Или радиоволны. Или сеть Интернет. Или любое другое фундаментальное достижение человеческой цивилизации. Ни вам, ни кому бы то ни было иному.

Я вдруг обнаружила, что стою на сцене в лучах софитов – абсолютно голая. Темнота зрительного зала, отгороженная от сцены тремя слоями бронированного стекла, внимательно рассматривала меня. Каждый миллиметр и каждый волосок на моем теле. Каждый фрагмент сознания и подсознания. Темнота видела ясно все мои воспоминания. Страдания и слезы. Радости и надежды.

Я не знала об этой темноте ничего, а она знала обо мне все. Знала, что я страшно тоскую по рукам матери, обнимавшим меня когда-то. По голосу отца, который звал меня завтракать по утрам. По взъерошенным от ветра волосам Тима и по тому дню на открытой веранде биоресторана, когда он впервые назвал меня женой, я верила, что это навсегда, а слово «предательство» я видела только в электронных книгах, читать которые давно уже не модно…

Темнота знала, что я слабая. И не винила меня за это. Она очень хорошо все понимала. Она знала, как тяжело жить, и принимала причины моих поступков.

И вдруг я поняла, что темнота – это свет. Она только кажется иссиня-черной, а на самом деле переполнена изнутри сиянием. Так нужно для маскировки, чтобы ее не разрушили враги. Темнота – это истинное добро и полноценное счастье. И не надо от нее отгораживаться! И вовсе не стыдно стоять на сцене голой! И хорошо, что темнота видит меня насквозь, – только так она может меня защитить. И я ощутила такую горячую любовь и благодарность, что опустилась на колени и начала целовать сцену, на которую меня поставила сама Темнота…