Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

– Сеньор Росса, у нас для вас сообщение.

– Продолжайте, – удалось выдавить ему. Говорить ему было трудно из-за накладного носа – потревоженный телефоном, он постоянно соскальзывал, закрывая собой микрофон.

– Библиотека подтвердила вашу встречу завтра, на десять часов.

Он поблагодарил ее и повесил трубку. После чего удалился в кухню и включил электрический чайник. Насыпал в стакан несколько ложек «Нескафе», добавил кипятка и чайную ложку «Сукрона», быстро размешал. Старину Разящую Руку он разместил на гладильной доске, пока делал себе сэндвич с салатом. Закончив, он устроился в плетеном кресле поесть, а Разящую Руку уложил на свои вытянутые ноги. Рот члена был едва виден между складками его желто-коричневых брюк. Есть надежда, что теперь ему удастся завершить все дела в Мэнчестере еще до конца недели, и Старина Разящая Рука не успеет его прикончить.

Вечер того же дня. Тени на Порчфилд-сквер, густые, как черный бархат под луной, сторожко шевелились среди платанов и припаркованных машин. В квартире, в комнате просторной и низкой, Экер за работой мычал себе под нос легкую арию. Кожа у него была мелово-белая, голубиная грудь задрапирована черной шалью. Он тихонько встал, прошлепал к двери, открыл ее, увидел холодную моросливую ночь и содрогнулся от ее озноба. Его лицо в дверях, казалось, столкнулось с этой ночью, как миниатюрный стальной кулак.

Он вернулся к своему стулу и разложил на столе перед собою бритвы. Маленькой костлявой рукой взял одну и уронил ее в банку «Брассо». Вокруг него валялись полдюжины матерчатых полос, вырезанных из старых пылевых тряпок, все в розовой жидкости. Он потянулся над столом и налил себе в чашку крем-соды, разбодяжил бренди и продолжил энергично начищать лезвия. До этого он пропылесосил гостиную, выбросил использованные ими при чаепитии картонные чашки и тарелки в квартирный мусоропровод. Из кухни доносился шум брата. Менг ругался и улещивал говяжье рагу, предназначавшееся для лорда Хоррора, когда тот проснется.

Тем утром они оба внесли лорда Хоррора из машины в квартирное тепло и раздели его. Он, казалось, пребывал в пост-эпилептическом трансе, и они уложили его в постель, не обменявшись ни словом. Менг разбудил его в 8 вечера с чашкой крепкого чаю и оставил на трюмо вчерашние газеты. Хоррор настаивал на чтении «Обзёрвера» и «Санди Таймз» при первой же возможности. Менг сообщил ему, что вскоре вернется с испанским омлетом – чем-нибудь легким, отчего «раствор в кишках перемешается», и мысли лорда прояснятся.

Хоррор читал двадцать минут – и затем по квартире эхом разнеслось:

– Еврейская литературная мразь!

Экер знал, что этим все и кончится. В его нынешнем настроении ошибкой было давать ему газеты. Неделя выдалась скверная: Озборн, оба Эймиса (да они напрашиваются!), Джеймз, Фаулз. «Обзёрвер» уделил три полосы автобиографии Энтони Бёрджесса. Когда Экер прочел, что Бёрджесса растили в Харпёрхи и Читэм-Хилле, он сразу понял: одного этого хватит, чтобы закатить истерику.

Экер тихонько напевал себе под нос:

– В глубине сада живет червячок… и зовут его Верти-Шнырек. Он принялся шлепать себя по кленке в такт ладонью. Раз…

Два…

Три…

Четыре…

– Жопососы! – Голос Хоррора был весь слизь. – Я помню этого ебаного карапуза, когда он еще жил на Кэрисбрук-стрит, семнадцать. Пизденыш каждое утро шагал по Рочдейл-роуд в школу на Алберт-стрит и выглядел такой надменной ебаной говняшкой, что дальше некуда. Мы жили дальше по дороге, Чёрч-лейн, двадцать девять. Я, бывало, следил за ним в окошко с чердака, выходившее на кладбище, за дрочилой этим ебаным. Каждое воскресенье мы уссыкались над ним и его старой фрёй за их прилавком на рынке на Конрэн-стрит. Уже тогда они были известны тем, что впаривали всякую дешевую срань, никакой текстуры. Всегда знал, что он станет критиком. На Кэрисбрук-стрит все помойки воняли – и у него хуже всего! Я там жил еще до него, но уж мы-то в жизни устроились… – Теперь голос Хоррора стал сладок, льстив. – …улучшились, если угодно. Если б меня не выперли из Маунт-Кармела, я б написал свои ебаные романы в Блейкли. Да, сударь, никакой он, блядь, не лингвист, никакого дара к семантике, в ём тока пара на полпенса. Так ему и старик Маллигэн сказал. Да и Док Мёрфи. – Голос Хоррора вновь стал подниматься по гамме. – Когда на Мэри-стрит опустился смог – да так, что руки у себя перед носом не разглядишь, след ссак Бёрджесса по Фабричному Пиву сверкал опалами в жопе шварца. Все Джойсы жили возле Нижнего Дерби или вокруг Балморала. – Голос его достиг пика невнятицы. – И даже так всем светом от горящих еврейчиков на Борнео не затушить самомненья Бёрджесса!

Менг убежал и спрятался в кладовке, а Экер и дальше сидел и тихонько слушал изменчивые каденции интонаций в голосе Хоррора, издававшем громкое иррациональное улюлюканье. Дико йоделируя, Хоррор с грохотом пронесся по всей квартире, туго сжимая в кулаках бритвы. Экер посмотрел, как его пронесло по коридору – волосы густо набриолинены и шипами торчат вокруг макушки, а гребень спадает вялым вихром на лоб. Цвет его был желтоват, а кожа на лице нарумянена и пропитана землистой восковой бледностью. Его зубы, явленные за створами губ, были зелены и мшисты.

Пока Хоррор скакал к двери, Экер сидел с непроницаемым видом под сепиевой фотографией жирафов в восточно-африканском буше. До него доносились случайные обрывки сбивчивой речи Хоррора. Очевидно, лорд вознамерился немного «опохмелиться» и направлялся «сделать дело» в Читэм-Хилл. С уст его капала слюна, пока он натягивал свой ближайший костюм-тройку и выскакивал за дверь. Экер знал: какому-нибудь ничего не подозревающему еврею в хомбурге сегодня вечером придется за этого критика заплатить.

Лорд Хоррор вернулся через час, поводя подкладными плечами – такова была его неизменная реакция на эмоциональные стимулы. Голова и руки его были заляпаны засохшею кровью. Все же остальное на теле и костюме оставалось девственно незапятнанным. Как ему удалось такого достичь, Экер и вообразить не мог. Хоррор твердым шагом прошел к себе в спальню, оставив молчание висеть по всей квартире.

Один взгляд на списки бестселлеров художественной и прочей литературы в Англии подсказал Экеру, что на самом деле привело Хоррора в такую ярость. Много раз устало выслушивал он яростные тирады Хоррора против литературной клики английских рецензентов, склонных не замечать любую книгу, которой не удавалось соответствовать их предвзятым понятиям о «современном романе». Когда Хоррор пребывал в редком для себя добродушии, он просто печально качал головой и посмеивался, отлично зная притом: английские рецензенты не располагают никаким весом на международном книжном рынке. Экер подозревал, что презренье Хоррора ко всему английском истэблишменту больше диктовалось поркой, которую они устроили недавно его собственной успешной американской книге «Самогон» – «скисшему приключенческому роману», – нежели представлением о том, что все критики – узколобые еврейские фанатики. Экер хмыкнул про себя. Они с Менгом часами похмыкивали над вырезками с рецензиями, особенно – из «Книжного приложения Таймз», – где книга Хоррора описывалась как «угнетающе безграмотная, проявляющая отсутствие владения синтаксисом». Далее в рецензии говорилось, что автору в смысле языка медведь на ухо наступил.