Николай Олигер - Праздник Весны

— Ты думаешь, что душа прежнихъ людей была сложнѣе?

— Да, они были жестоки, какъ звѣри, грубы и не чутки. Ихъ глаза всегда смотрѣли жадно и зубы скрипѣли отъ злобы. Но въ ихъ душахъ хранились тайныя, неизвѣданныя глубины. Ихъ души были многообразны и перемѣнчивы, какъ игра солнечнаго свѣта. И я люблю ихъ. Я тоскую объ нихъ. Ваши цѣльныя, прозрачныя души меня не удовлетворяютъ.

Павелъ опустился на гладко отполированный камень, рядомъ съ Кредо. Провелъ своей сухощавой рукой по серебру бороды, отъ лица до пояса.

— Я помню, что когда то, въ дни моего дѣтства, такіе люди, какъ ты, встрѣчались еще чаще, чѣмъ теперь. Тогда они соединились даже въ цѣлую толпу и вмѣстѣ кричали: назадъ! Но ихъ желаніе было только, какъ легкое облачко дыма, которое сейчасъ же разсѣялось. Ни въ чьемъ сердце больше не нашли они отклика. И когда я опять встрѣтилъ ихъ, много лѣтъ спустя, я не могъ отличить ихъ отъ обыкновенныхъ людей, съ обычными мыслями и чувствами. Они познавали нашу жизнь и такъ же, какъ мы, слились съ богомъ. Гдѣ твой богъ, Кредо?

— Я потерялъ его. Я потерялъ его въ пыли вѣковъ.

— Ты вернешься къ нему. Своей тоской ты не омрачаешь нашего праздника. И въ этой тоскѣ ты сотворишь многое, что будетъ нужно всѣмъ намъ и что будетъ красиво.

— Ахъ, только это…

И Кредо вздохнулъ.

Люди съ сѣвера. Они были веселы, какъ и всѣ другіе, но эта веселость горѣла въ нихъ словно подъ ледяной оболочкой, которая долго не могла растаять. Но когда она растаяла, люди съ сѣвера сдѣлались очень похожими на своихъ дѣтей, которыхъ они привезли вмѣстѣ съ собою.

Стояли у подножія Весны, взявшись за руки, и ихъ глаза сдѣлались большими, какъ глаза молящихся. Потомъ осмотрѣли весь храмъ, и когда находили что-нибудь, взятое отъ холодной красоты сѣвера, ихъ веселье росло.

Они разсказывали всѣмъ, кто давно уже не былъ на сѣверѣ и для кого изобиліе юга оттѣснило въ даль воспоминаній темноту холодныхъ ночей. Разсказывали о красотѣ своей родины, которую можно любить, только когда поймешь всю глубину этой красоты.

— Видѣли вы какъ половина неба вспыхиваетъ пожаромъ? Тамъ играютъ и перекрещиваются радужные лучи, то замираютъ, то вспыхиваютъ снова и въ ихъ игрѣ вы чувствуете живое дыханіе. Посмотрите тогда на ледники, на маленькія льдинки, которыя разсыпаны по снѣгу. Каждая изъ нихъ отражаетъ въ себѣ все это величіе. Конечно, въ нихъ вспыхиваютъ только маленькія искорки, но эти искорки также хороши, какъ пылающее небо.

— Въ черную глубину моря погружается прозрачность ледяныхъ горъ. Временами бываютъ только двѣ краски: черная и бѣлая, и это — божественно, потому что даже у васъ нѣтъ ни такого чернаго, ни такой бѣлизны. Медленныя, сонныя волны лѣниво поднимаются и опускаются, но въ ихъ лѣни — необъяснимое могущество. Онѣ совсѣмъ не шумятъ, онѣ молчаливы, онѣ беззвучны, — и, вѣдь, цѣловать ледъ можно только беззвучно. Иногда въ самой глубинѣ вспыхиваетъ блестящее, какъ звѣзда. Сверкаетъ и меркнетъ, и вы не знаете, что это было. Тамъ, гдѣ только черное и бѣлое, нельзя смѣяться, потому что тамъ нѣтъ ни радости, ни унынія, тамъ — спокойствіе.

— Жизнь иногда останавливается. Вы не можете уловить ея движенія. И только сверху, съ бѣлаго неба на бѣлую землю, падаютъ хлопья снѣга, — тоже медленно и беззвучно, потому что нашъ сѣверъ молчаливъ. Движенія хлопьевъ ритмичны, какъ танецъ. Музыка этого танца— безмолвіе. И тихія мысли, такія же ритмичныя…

— Это ты — Виланъ, не правда ли? Это ты дѣлаешь свѣтъ?

Спрашивала женщина съ сѣвера и взяла за руку Вилана, чтобы остановить его.

Онъ ходилъ въ толпѣ, смотрѣлъ и слушалъ. Такъ какъ Формикѣ слишкомъ сильно хотѣлось сдѣлать его счастливымъ на сегоднящній день, онъ покинулъ свою подругу, но и одинъ пришелъ туда же, куда звала его Формика.

— Это я! — отвѣтилъ Виланъ сѣверной женщинѣ.— Тебѣ нравится наша работа?

— Я не все еще видѣла. Мы проходили слишкомъ скоро мимо всѣхъ этихъ картинъ и статуй, терялись, какъ въ лѣсу, среди вашихъ колоннъ.

Подумалъ.

— Если ты хочешь, пойдемъ вмѣстѣ. Я покажу тебѣ Виланъ немного самое лучшее.

Женщина задержала его руку въ своей. Такъ они и пошли впередъ. И хотя женщина была одного роста съ Виланомъ, издали они были похожи чѣмъ то на двухъ дѣтей.

— Какъ тебя зовутъ? — спросилъ Виланъ.

— Астрея. Это — некрасивое имя. Оно — не сѣверное, но мнѣ не хочется его передѣлывать.

— У тебя темные волосы. Тоже не сѣверные. И большіе, темные глаза. Ты любишь свѣтъ?

— Да… Но гдѣ-же самое лучшее?

— Лучшее, конечно, Весна, потому что все остальное — для нея. Ее дѣлали Кредо и Акро. Запомни ихъ имена, такъ какъ они — большіе художники.

— А ты?

— Я не могу одинъ создать что-нибудь большое, кромѣ свѣта. Я — только сотрудникъ.

— Неправда. Мнѣ кажется, что ты все оживляешь.

— Остановись.

Онъ остановилъ ее передъ плафономъ Коро и самъ очень долго смотрѣлъ на картину.

— Ты сдѣлался такъ грустенъ, какъ будто простился съ кѣмъ-то близкимъ! — сказала женщина.

— Ты права. Я простился. И, можетъ быть, такъ будетъ лучше. Ты любишь кого-нибудь Астрея?

— Сѣверный снѣгъ… Пожары неба.

— А я люблю свѣтъ. Мы можемъ пока ходить вмѣстѣ. Мы не помѣшаемъ другъ другу.

Онъ долго водилъ ее по храму, показывалъ и объяснялъ то, что казалось ей неяснымъ. И ему было пріятно, что Астрея воспріимчива ко всѣмъ его словамъ, что во многомъ она понимаетъ красоту такъ же, какъ и онъ самъ.

Иногда она проходила равнодушно мимо того, что другіе считали лучшимъ проявленіемъ творчества. Но тутъ же, рядомъ, ея вниманіе привлекала какая-нибудь незначительная мелочь, — удачное пятно, красивая линія, — и приносила ей наслажденіе.

— У насъ на сѣверѣ скоро будутъ строить маякъ! — задумчиво сказала Астрея, когда они поднимались къ самому куполу по простой металлической лѣстницѣ.— И говорятъ, что среди рабочихъ будешь и ты.

— Это правда. Я давно уже мечтаю объ этой работѣ.

Она ничего не отвѣтила. Потомъ сказала:

— То, что вы сдѣлали здѣсь — хорошо. Но, можетъ быть, ты покажешь мнѣ также и то, на что избѣгаютъ смотрѣть другіе.

Тогда онъ показалъ ей машины и приборы, спрятанные въ подземельяхъ и въ толщахъ стѣнъ, но такіе же необходимые для красоты общаго, какъ картины, статуи и свѣтъ. Подвелъ ее къ рычагу, одного поворота котораго было достаточно, чтобы погрузить храмъ въ прежній сумракъ.

— Этотъ некрасивый кусокъ металла — душа всего! — сказала Астрея. — Ты самъ похожъ на этотъ рычагъ. Ты такъ же нескладенъ и такъ же необходимъ для цѣлаго.

Полнота впечатлѣній утомила ихъ. Они вышли изъ храма черезъ маленькія двери, предназначенныя для строителей. И на зеленыхъ склонахъ холма увидѣли толпу, которая не убывала, шумѣла у вершины и у подножія, тѣснилась у рѣки.