Константин Чарухин - Кроличья ферма

— Э-э-ах! — мается бэйб.

— Потерпи, придурок! — стонет Август. — Мне вон хуже!

К счастью, неоплодотворённых крольчих не пришлось накачивать гелем — они впали в оцепенение. Странно. В руководстве по эксплуатации ничего не говорится, что так можно; наоборот, строго-настрого велено не допускать простоя. Хоть что-то сегодня небезнадёжное!

— Вот он я! — Август распахнул дверь.

Бэйб удовлетворённо запузырился. Он всего-то и хотел, чтобы с ним посидели. Погладили по животу, поворковали. Гольдовым бэйбам только жратву подавай и родителей. За минуту с родителем что хочешь сделают. Если, конечно, хочешь то, что они умеют.

— По миру скоро пойдём, парень. Невдомёк тебе!

Пупс растёт, как квашня, уже чулан заполнил, того и гляди придётся перетаскивать его в спальню, а то ж в дверь скоро не пролезет. До самой смерти растут. И немного — после.

— Всё у нас заберут. Всё уйдёт. Как мама, да. Вот ферму с молотка пустят, и прощай, бэйби. Не везёт. Так и хочется вздохнуть по-вашенски: э-э-ай. Только никто не придёт утешить.

Невезуха Августу — решительно во всём. Особенно с Пупсиком по-идиотски всё вышло, с бэйбом.

Казалось бы, с женой подфартило: славная человечиха, розовая и томная, один в один «Рассвет» Бугро. Но человечиха, слишком человечиха! Как покорно поддавалась она моде! А мода шла как раз на бэйбов с синдромом Гольда. Хоть и полусонная по жизни, Анастасия (ох и немодное же имя!) всё ж решила проэкспериментировать ради искусства, ведь распространённейший научный предрассудок того времени гласил, что среди гольдовых бэйбов велик процент одарённых арома-композиторов; одного даже, по слухам, ввели в правление «Внутреннего мира», что заказывает у Августа вставные вомеры.

Вот и захотелось иметь дома своего вундеркинда. Жить ради него. Пусть творит. Раз уж ни один из них сам в художники не выбился.

Ну вот. Завели.

В первые месяц он был совсем как обычные, и плакал так же. Асси кормила модного младенца грудью. Потом он начал стремительно размякать, даже раньше срока. Но и феромонами жонглировать научился прежде сверстников. Не подвёл. Не виноват он, что и говорить.

Намучились с Пупсом, слов нет. Непроницаемый, ненасытный, недвижный, неблагоуханный. Потом мода возьми да и пройди, и и Асси — вслед за нею. Они, человечихи, понятное дело, от всех уходят… Но не все оставляют по себе такие сны.

Пупс, разумеется, остался у отца. На Пупса, как и на всех гольдовых бэйбов, одно время шло пособие, но уже два года как его отменили; вместо денег серьёзная, как грёзовский «Мальчик с учебником» — сочные губки, маленький носик, сонный взор, — инспекторша из тератологической поддержки предложила забрать бэйба в приют. «А пососи-ка…», — спокойно предложил ей Август. И без пособия прожить можно, вот только пришлось стать фермером, а значит, прощайте творческие планы.

Асси потом умерла, и что интересно, чуял же Пупс — верещал. Ещё до прихода первого феромонного сообщения. Вот так. Иногда человечихи уходят загодя. Перед тем как совсем уйти. Чтобы успел отвыкнуть, что ли? Но сны… А ещё снился Фабр на днях. Это мысль.

— Э-э-ай!

— Да, юноша, лучше не скажешь.

Банкротство, нищета и смерть где-нибудь в смрадной подворотне — это, конечно, выход. Самое то для истого художника. Но Август слишком давно в фермерах и к бэйбу привык. Поэтому следующим утром, ясным и нежарким, — ни клочка тумана — отыскал свежую рубашку, неуклюже, но старательно побрился, и долго принюхивался к ногтям, прежде чем на расхлябанном хрипящем «вульфиле» двинуть в город. Во «Внутренний мир», к начальнику отдела инноваций.

— Да, Пупсик, распоследняя наша надежда — доктор Фабр. Что стоит ему замолвить словцо куда наверх? У него, чай, знакомств, как у нас налоговых блох, — смущённо паясничал Август, морщась в зеркало. Бэйб, разумеется, безмолвствовал. Он был сыт и дремотен.

В студенческие годы Август с Фабром ходили в радикалах. Первенствовали на демонстрации в защиту права на некрогамию, устраивали кислородные голодовки в знак протеста против эксплуатации акефалов. Тогда многие мечтали об окончательной эмансипации природы, а их лозунг «Организмы всех видов, объединяйтесь!» представлял из себя ампутированную от контекста цитату из «Биостратегии» великого Гольда, ниспровергателя всех идолов и разработчика трёх синдромов. Эх, молодость!

На исходе их молодости Фабр подался в науку, в лабораторию кумира своего, Гольда. И пока Август маялся, проваливая один бизнес за другим, но всё по мелочи, лабораторию сотрясали открытия, окатывали премии, трепали шквалы славы и, в итоге, поглотило половодье скандалов. Однако, когда осела муть, изменившиеся времена и неизменная фортуна вынесли доктора Фабра на теперь уже твёрдую почву. Он бизнесмен. Тоже. Если Августа считать таковым. Они, можно сказать, коллеги. Один «Внутренний мир» у обоих, хотя они и на разной его высоте.

— Спасибо, что так быстро принял. Я был уверен, что придётся прождать год, как это обычно бывает у вас в компании… у нас, то есть.

— И тогда как раз исполнился бы десятилетний юбилей нашей последней встречи.

У Фабра самодовольное, точёное и при этом томное лицо триозоновского «Эндимиона», да и тело, наверняка, такое же — он всегда нравился мужчинам. Ещё он когда-то отличался чудовищной памятливостью, прослушанные лекции удерживал в голове вплоть до экзаменов, мог любого сделать в бридж, но брезговал игрой на деньги. Любимец профессоров и фортуны. И вообще, полная противоположность Августу. У него был один-единственный недостаток, причём неизвестно какой, но столь откровенно скрываемый, что все подозревали его огромность.

Фабр, рассеянно кивая, слушал сбивчивую автобиографию однокашника в течение десяти содержательных, как годы, минут, но на теме иссякающих кредитов и несправедливого штрафа прервал его вежливым покашливанием.

— Что? Неоперабельный случай? — Август опустил взгляд.

— Наоборот! Слушай. Я сам давно хотел тебя пригласить.

Август увлечённо разглядывал пол — плоский аквариум, густо заселённый исполинскими кишечнополостными незнакомых ему видов.

— Интересное дело с гольдовыми, знаешь? — продолжил Фабр, правильно поняв молчание, — Как мода прошла, как начали их сдавать в приюты, так их словно мор выкосил. Не могут без родителей. С тех пор давно уже химзакон действует против мутации, чтобы ни у кого больше не рождались такие чада. Чтоб не рождались и не страдали, понимаешь? Даже если кому и захочется.

Август вздохнул. Телеса в аквариумной толще задумчиво колыхались.

— Вот бы против таких как я химзакон выпустили! Чтоб не рождались такие невезучие.

Фабр одобрительно кивнул, затем, будто спохватившись, покрутил головой.