Константин Чарухин - Кроличья ферма

— И когда это их обновили?

— Сегодня в 5 часов 35 минут.

— Ага, — сказал Август без удивления.

Сигарет раскрошилась в пальцах. Последняя, да.

— И? — предложил он никому.

Никто не думал мешкать. «Взнос за воздухоочистку увеличен…» — эта весть почему-то сопровождалась ароматом незрелой дыни. Резиной повеяла «Задолженность по медицинской страховке зоомобиля…»

Морщась от каждого нового сообщения, Август подмёл двор, постриг лужайку. Протёр окна в доме. Оставил их распахнутыми: пускай надышится ребёнок, пока не похолодало.

Бэйб слегка подёргивался, булькал, чувствуя чужое беспокойство и отзываясь на него. Вблизи отца он не издавал своих стонущих вздохов — злить, что ли, не хотел, поди его пойми.

— Фабр сумасшедший. Всё кончится очень плохо. Что делать-то будем… сынок?

До вечера поступило не меньше десятка требований от всех инстанций, способных хоть что-то потребовать. Даже налоговая пыталась журить фермера за совершенно неумышленное блохоубийство: «Но она утонула в протеине!» — «Вы допустили халатность, создали неблагоприятные для поглощения налогов условия!»

Наконец, отметилась служба тератологической поддержки: «Не передумали насчёт интерната? Тогда в пятницу к вам приедет наш инспектор для осмотра жилья. По обновлённым нормам для содержания детей с синдромом Гольда требуется специально оборудованное помещение. Ещё им предписываются прогулки». — «Но нужен не меньше как «элефант», чтобы эту тушу вывезти!» — «Именно, и надеемся, что вы предъявите инспектору указанное транспортное средство».

Дня через три, когда запасы хлопьев иссякли, Август попробовал готовить крольчатину. Он обрывал тушки, молол их в миксере и удивлялся приемлемому вкусу итоговых фрикаделек. Но Пупс отвергал кушанье с наипротивнейшим визгом.

— Знаешь что? — отчаялся Август, — В кормусе на неделю протеинового заряда. Я протяну к тебе конец. Не захочешь, пойдём сдаваться их милости Фабру.

Небо позеленело, как зацветший пруд, и зябкий узенький серп заставлял вспоминать «Вечер утраченных иллюзий» Глейра.

— Сынок, я понимаю, ты ни бельмес наших делах. Но ты принюхайся — чуешь, чего мне надо? Можешь? Навоняй так, чтоб… Напоследок, а?

В молчании бэйба и его мерном дыхании чудилось желание помочь. «Да, малыш, да?» И заботливо проверив подведённый кормус, Август помчался с ветерком в ближайшую деревню. Ветерок бодрил и внушал странную, похожую на щекотку, надежду. Хотя бы на нынешний вечер.

Выбрав бар по наитию (вывеска пахла морем), он взгромоздился за стойку рядом с кудрявой брюнеткой в облегающем, всюду закрытом и длинном, а от того ещё более дерзком, платье. Она тыкала заострённой соломинкой коктейль, в котором копошились, агонизируя, ароматические личинки, ёрзала и явно томилась неосознанным ожиданием.

Поэтому он сразу признался ей, что она копия, или даже оригинал «Венеры» Кабанеля и на его вкус совсем не зря эта картина победила «Олимпию» Мане на знаменитом парижском салоне 1863 года. Он поставил её в известность, что Киприда питала страсть к смертному фермеру Анхизу, и их сын потом основал Рим… Ладонь смертного ненавязчиво легла на твёрдое, как у скульптуры, колено.

Девица минуты три слушала, потом её тёмный вместительный рот разверзся, словно лопнув, и хохот забрызгал лицо Августа холодной изморосью слюны.

На полпути домой «вульфила» рухнул и забился в агонии, прижав ездоку ногу. До дому Август прихромал за полночь. Обиженный на сына, направился от входа прямиком в спальню.

— Ладно, — сказал он, сидя на всклокоченном ложе и шевеля пальцами пострадавшей ноги. — Завтра всё наладится.

Предутренний сон, как стало уже привычным, был полон Анастасией: она с открытыми глазами полулежала на канапе в позе «Венеры» Пьеро ди Козимо, вся бдительный покой, точно самоуверенная роженица в свой звёздный час. Она щурилась на аквариумный камин, на тягучий балет прохладных огней, а Августу было неловко за давешнюю вылазку, за клейкие комплименты чужой женщине, за Дурёху и всех других. «Но ведь я вдовец! Мне нужно… Или нет… Прости!»

Проснулся Август необычайно поздно, но с лёгкой головой. На потолке пристроилась смирная ленточница. Из открытой форточки струилась прохлада с молочным привкусом, будто напоённая облачной белизной.

— Сейчас я! — авансом огрызнулся Август.

Тишина показалась особенно мягкой. Всё наладится. Всё…

В тележке Пупса на матрасе блестела прозрачная плёнка. Она уже успела слегка подсохнуть. Сквозняк гонял по ней радужные волны и морщил поверхность. Вокруг кормусного соска плёнка утолщалась, мешая вытекать подпитке.

От отчаяния захотелось смеяться. И Август смеялся. Он обжирался смехом и захлёбывался им.

Похохатывая, он за гроши сбагрил соседу поломанный зоомобиль. Хмыкая, поглощал глоток за глотком дешевейшую водку. Едва на подавился, представив, какую гримасу скорчит Фабр, поняв, что всё лопнуло, ха-ха, сдулось! Шпок! Пф-ф! И уснул Август, не разуваясь, подрагивая от смеха. А она, конечно, не пожаловала в ночном видении, ни с утешением, ни с упрёками.

Очнувшись в полдень, он, прежде чем связаться с Фабром, решил поджечь ферму, чтобы разговор проходил на фоне пламени и долго слонялся по помещениям в поисках горючих предметов.

С крольчатником придётся повозиться: здесь влажно. Кормус набух. Всюду капает. В лотке — розовый комок. Последний. Точка.

Машинально Август подобрал паданец, сел за стол, поднёс скальпель. И замешкался. Это был не крольчонок. Это походило на… эмбрион человека.

В паху вмиг распустился цветок холода, и Август едва не обмочился. Сработал биохимический приговор, зачуяв в эмбрионе женский хромосомный материал. Сейчас и полиция не замедлит.

Август усмехнулся. Будто они ещё чем-то могут его напугать!

Он знал, что нужно делать, хотя и не знал — откуда. Так не делают. Это не сработает. Но смех снова взъерошил ему нутро, толкнул руки. В синтезатор его! Только быстро!

— Э-э-ах! — раздался едва уловимый звук. Нет, не «едва», а вообще неслышимый — как тополиная пушинка выдох-смешок. Откуда? Показалось? Звуки те же, а тембр… давно его не звучало. С тех пор как ушла Асси.

Пока синтезатор тикал, Август продолжал обход фермы, забыв о начальной цели. Он считал, нет, читал минуты, словно мантры, и «59» напоминала рожу гойевского «Сатурна», «88» казалась похожей на стопку фруктов с какого-то импрессионистского натюрморта. Каждые четверть часа он приближался к воротам, чтобы, когда приедут полицейские, затеять вязкую юридическую полемику и задержать их насколько получится. Больше ни о чём не думалось.

Полиция не приехала. И жутковатое онемение в паху вскоре рассосалось.