Жорж Старков - Сначала исчезли пчёлы…

Теперь, каждый раз, когда я её навещал, слышал одну и ту же мантру: «Я заберу его оттуда…» Хотя, конечно, это было невозможно. Если ребёнок, направленный в спецшколу не заканчивал её — он не считался полноценным членом общества и его уделом были самые грязные, опасные для здоровья и жизни работы. Работы, на которых направляли осуждённых и с которых многие так и не возвращались. Конечно, свободных людей не отправляют в самое пекло, например, на уборку радиоактивных или химических отходов, как тех же зеков. Но всё же, нечто менее опасное, в плане скорости отравления организма, предусматривается. Это просто утилизация. Утилизация ненужных людей…

Через две недели наступил день, когда Лизе можно было навестить сына. Надо сказать, что я впервые воспользовался своим служебным положением. Ну, не впервые, конечно… Но, по-настоящему, серьёзному поводу — это был первый раз. Я пошёл вместе с ней. Никому, кроме родственников не разрешено присутствовать. Однако, есть некоторые оговорки. Например, консультант-инспектор на выезде, проверяющий социальный статус на возможность предоставления льгот — вполне мог, и документально, и воочию убедиться в том или ином обстоятельстве. Сын, переведённый в спецшколу, за которую, кстати, платить вменялось родителям, был одним из таких обстоятельств. Так что, я без проблем попал на территорию вместе с, тёмной как туча, матерью.

Я впервые видел это место изнутри. Надо сказать, моей поражённости масштабностью самой проработки схемы перевоспитания — не было предела. Это заметно невооружённым взглядом, не нужно ни во что вникать. Нужно просто смотреть по сторонам. Если не считать высоченного забора, по которому, по воле охраны, можно даже пропускать напряжение, достаточное, чтобы вырубить, но не убить человека, то данное место вполне принять за простой интернат, коих превеликое множество по всей стране. Собственно, изначально это и был интернат. Все строения явно возведены ещё в восьмидесятых годах прошлого века. Однако, всё здесь модернизировано. Я не могу судить об образовательных методиках, поскольку знаю о них весьма немного, но вот поведенческие установки, даже на уровне мышечной памяти, здесь дают весьма жёсткие, делая образ жизни системным, до самых незначительных, казалось бы, мелочей.

Когда мы миновали главный вход внешнего периметра, нас встретили аккуратные дорожки. Сопровождающий педагог-охранник засеменил впереди, и мы двинулись за ним. Дорожка узкая и идёт не напрямую к корпусу, где проходят встречи с родителями, а по широкой дуге. Причём, никаких других объектов по пути не виднелось. Вообще, для того чтобы дойти к определённому зданию — нужно, как выяснилось, определиться ещё на входе. Широкая асфальтированная дорога расчерчена указателями и уже через метров пятнадцать распальцовывается узенькими тропинками.

Сходить с тропинок нельзя, поскольку за пределами асфальта уложена декоративная мозаика. Гостю, конечно, за неаккуратность ничего не будет, а вот повредивший рисунок ученик должен сам всё исправлять. И пока он не закончит работу, то не имеет права сойти с места. А вот возместить даже небольшой ущерб картинке, очевидно, весьма непросто. Ведь части мозаики настолько малы, что даже ухватить один кусочек, не имея дополнительных приспособлений, не представляется возможным без особых навыков и недюжинных стараний. Насколько я знаю, если работа по восстановлению картинки занимала сутки — значит, ученик сидел на месте своего проступка ровно сутки. Если двое — значит двое. В общем, пока не соберёт всё в первозданный вид. А вид, к слову, просто шикарный. Лес, за которым стелиться золотистое поле, наверняка с жирными-жирными колосьями — в общем, всё то, что было и чего теперь не стало. И эта картина простирается на всю территорию. Она едина и узреть её полностью можно лишь с высоты птичьего полёта. Я узнал, что именно на ней изображено подглядев написанный маслом на холсте прототип — он висит в комнате ожидания, а рядом с ним, как раз фото всей территории спецшколы, сделанное, очевидно, с вертолёта.

Когда мы вошли в корпус для свиданий то обнаружили, что и внутри всё расчерчено такими же дорожками, только теперь вокруг не мозаика, а фигуры выложенные из доминошек. Мне показалось, что здесь принцип наказания за «шаг влево-вправо» тот же самый.

— Что это такое? — несмело спрашиваю у сопровождавшего нас воспитателя, кивнув на одну из фигур.

— Это? — присмотрелся он, — Скорее всего, кот.

— Я не о фигуре, а об этом всём, — уточняю я. — Во дворе — я понимаю, красиво. А здесь-то, зачем эти «городки»?

— Городки! Это вы правильно подметили! — оживляется мужчина. — Видите ли, это всё показывает насколько хрупкое наше общество. Если каждый будет гулять туда-сюда, куда ему вздумается, оно может рухнуть! Мы приучаем наших детей быть бережливыми к нашему обществу. А бережливым можно быть, лишь будучи его частью, а не хаотичным индивидом.

— То есть, ходить надо только по дорожкам, правильно?

— Не только, — как бы невзначай бросает через плечо мужчина, — здесь много чего можно только «так», а не «иначе». В этом и есть воспитание. Прошу вас, — он останавливается перед высокой двустворчатой дверью и приоткрывает её, пропустив вперёд Лизу, которая всё это время шла скрепя зубами и вонзая ногти себе в ладони и, соответственно, меня.

— Вашего мальчика сейчас приведут, — добавляет он, закрывая за нами дверь.

Комната, в которой мы оказались, представляла из себя большой зал, в котором стояли несколько десятков, вполне себе уютных, столиков, как в провинциальных американских кафешках из старых фильмов. На противоположной стороне были такие же двери, как и те, через которые мы вошли. Отворились они примерно через пять минут нашего ожидания и в них появились Лёша и сопровождающий педагог, тоже мужчина.

— Господи, — всхлипывает Лиза, увидев остриженные почти «под ноль» волосы своего сына, — что это такое?

— Это наше правило, — не сбавляя шаг, отвечает за парня педагог, — здесь все равны. Это должно быть даже во внешнем виде.

— Да? — искренне удивляюсь его заявлению. — Вы же готовите их к жизни. Так причём здесь равенство?

— Притом, что учиться быть частью социума и жить в нём — это не одно и то же. У нас свои методики, вам в них вдаваться ни к чему, — искусственно улыбаясь, уточняет мужчина. — Кстати, — обращается он уже к Лизе, — я классный руководитель вашего сына. Зовут меня Виктор Семёнович. Вы можете знать меня Виктор.

— Лиза, — коротко отвечает она, не сводя глаз с Лёши.

— А вы, я так полагаю, Игорь, инспектор из УИЦ? — перевёл Виктор Семёныч, кажущийся безразличным, взгляд уже на меня.

— Так точно, — отрапортовал я.