Андрей Столяров - Темные небеса [litres]

Мне трудно объяснить, как я это делал. Тут было в точности как с компьютером, где проще что-то показать на экране, чем выразить последовательность действий через слова. С той, правда, разницей, что здесь и показать ничего было нельзя. Я просто – особым образом – «поворачивался» внутри себя, слегка напрягался, входил в некий диапазон, ощущаемый по чуткой, как бы «натянутой» тишине, снова чуть-чуть поворачивался, подстраивая несущую аудиовизуальную частоту, и вдруг образовывалась картинка, дышащая чужими эмоциями.

Ощущения, надо сказать, были не из приятных. Тот темный ужас, который Дафна упрятала в подсознание, теперь снова всплывал и просачивался в меня своими ядовитыми испарениями. При экстрасенсорном контакте мы с Дафной образовывали как бы единую личность и то, что раньше принадлежало лишь ей, теперь становилось также – моим. Иногда мне казалось, что я больше не выдержу тех жутковатых картин, которые возникали спонтанно: псы, раздирающие мертвого человека, солдаты, бросающие факелы в окна домов, дымящиеся остатки хижины, где под черно-красными углями, будто освежеванная земля, еще дергается что-то полуживое.

Между прочим, сразу же после руандийского геноцида в том регионе вспыхнул гигантский пожар, названный Великой африканской войной, длилась она почти пять лет, участвовали в ней одиннадцать стран, погибли пять миллионов человек. Самый кровопролитный конфликт после Второй мировой войны. «Цивилизованный мир» на эту бойню внимания не обратил, ему было не до того: американцы как раз в это время бомбили Белград…

Дафне приходилось намного хуже, чем мне. Если я, даже почти полностью включаясь в картинку, все же воспринимал ее как бы со стороны, то сама Дафна в этой картинке жила. И чем глубже я погружался в ее подсознание, чем энергичней взбаламучивал илистую придонную черноту, тем сильнее, как вода в половодье, она затопляла ее. За две недели наших экспериментов Дафна явно осунулась, заострились черты лица, обозначились суставы коленей, запястий, локтей. Невидимый жар сжигал ее изнутри, и я опасался, что доктор Менгеле после очередного обследования официально потребует отстранить Дафну Делиб от участия в переговорах. Спасало ее лишь то, что другие эксперты выглядели нисколько не лучше. Чак тоже подсох и сжег в себе, вероятно, килограммов пять или шесть. При встречах не говорил, а шипел: горло, стянутое струнными жилами, пропускало лишь скрежещущий инфразвук. На Юсефа рискованно было даже смотреть: от одного случайного взгляда он мог взорваться и перейти на яростный крик. Успокоить его потом было очень непросто. Заметно изменилась Ай Динь. Она больше не походила на трогательный воздушный цветок, который хотелось оберегать от всего, скорее – на тот же цветок, но сделанный из сухого папье-маше. При каждом ее движении чудился слабый шорох. У Лорда, по слухам, грянул сердечный приступ, его нигде не было видно целых три дня. Олле Крамер, с виду вроде бы крепкий мужик, вдруг прямо в столовой грохнулся в обморок, четверо суток потом пролежал в медотсеке. А Ян Ржепецкий, специалист по дешифровке криптосистем, тоже в столовой, посередине зала, держа поднос, неожиданно замер, как столб, и стоял так, не двигаясь, минут пять, пока кто-то его не толкнул.

Были и другие мелкие происшествия.

Предполагалось, что на нас таким образом действует психогенное поле арконцев.

Дафна не слишком выделялась на этом фоне. Конечно, я опасался, что она тоже может где-нибудь в людном месте грохнуться в обморок. Или замереть, как Ян Ржепецкий, превратившись в подобие соляного столпа. Или у нее, как у Лорда, вдруг резко сдернется сердце, и она, находясь одна в номере, даже не сумеет дотянуться до сотового телефона. Однако когда я осторожно предложил на некоторое время прервать наши сеансы, она категорически отказалась. Эксперимент есть эксперимент. Его нельзя прерывать. Я ее понимал. Знаменитый Владимир Хавкин, эпидемиолог, прежде чем начать лечение миллионов людей, испытал вакцины против холеры и чумы на себе. Эммерих Ульман точно так же вколол себе вакцину от бешенства, спокойно сказав при этом: «Посмотрим, умру я или нет». Генри Хэд перерезал себе нерв на руке и потом несколько лет скрупулезно наблюдал за его восстановлением. Страсть к истине – своего рода добровольное сумасшествие. Она поглощает своего носителя целиком. Ученые, подлинные ученые, отличаются от религиозных фанатиков только лишь тем, что заражают им не других, а себя.

В общем, мы пришли к выводу, что ментальное сканирование у людей действительно существует. Это не метафора, выдуманная писателями-фантастами, а реальный физический факт. Дафна даже предположила, что, возможно, в этом и состоит скрытая цель арконцев: сформировать внутри человечества некую инновационную общность, активное психогенетическое ядро, которое, укрепляясь и расширяясь, преобразует всю нашу цивилизацию. Впрочем, мы тут же решили, что данную гипотезу пока обсуждать не будем: сперва надо освоить собственно экстрасенсорный контакт. И кое-что нам установить удалось. Мы выяснили, например, что Дафна ощущает его как дуновение теплого воздуха, который, постепенно разогреваясь, превращается в жар, осуществляющий возгонку сознания. Кстати, обнаружилось, что она тоже может меня сканировать, правда слабее, и я тоже ощущаю это сканирование как легкое дуновение, пронизывающее мой мозг.

Расстояние тут вроде бы значения не имело. Конечно, контакт проще всего было установить, когда мы с Дафной располагались рядом, лицом к лицу, но если Дафна находилась у себя в номере, через четыре стены, то, войдя в экстрасенсорный регистр, я все равно мог каким-то образом нащупать ее. Я без особого труда устанавливал связь, даже когда мы расходились на противоположные концы нашего Центра, то есть к шлагбаумам, более чем на километр. Здесь опять-таки просматривалась аналогия с интернетом: если трафик между абонентами всемирной сети один раз проложить, то далее поддерживать его будет легко. Это, как мы сразу же поняли, открывало перед человечеством головокружительные перспективы.

Оставались неясными два фундаментальных вопроса. Во-первых, можно ли закрыться от такого сканирования? Можно ли поставить защиту, блокирующую несанкционированное вторжение в психику? Ведь иначе у нас просто не останется тайн. Как в свое время написал Жюль Ренар, «мозг не знает стыда». У самого нравственного человека могут иногда возникать совершенно патологические интенции. Их выбрасывает «наверх» вечно кипящий котел подсознания, и этот спонтанный, сугубо природный процесс нельзя отключить. Если вывернуть наизнанку наш внутренний мир, если он в яви проступит и станет видимым всем, то любой человек окажется с головы до ног вымазанным в грязи. Никакие оправдания не помогут. Ничто его репутацию не спасет. Так вот, к нашему разочарованию выяснилось, что защиту здесь поставить не удается. Во всяком случае, ни Дафна, ни я, как ни старались, сделать этого не смогли. Конечно, оставалась надежда, что со временем мы разработаем соответствующий метод, но пока это было именно так.