Андрей Сандаковский - Государство Сократа

Пятая статья вызвала наибольшее удивление: «Близок тот день, когда Аляска официально станет территорией Новой Зеландии. Она фактически уже используется новозеландцами как своя территория вот уже несколько лет, но теперь это получит юридическое оформление. В американский конгресс прошло проновозеландски настроенное большинство, и уже нет никаких сомнений, что они с успехом пролоббируют закон о передаче Аляски мировому гегемону. Новая Зеландия в качестве платы простит американцам долг в размере порядка десяти миллиардов новозеландских долларов, снимет ряд экономических ограничений и даже уберет одну из своих двадцати военных баз с территории США. Бедные американцы рады согласиться и на это, так как могут вообще ничего не получить взамен».

– Бедные американцы, – задумчиво повторил Андрей, – кто бы мог подумать? В этом мире многое по-другому, даже очень многое. И мировой гегемон другой. Хотя, если поразмыслить, то для России ничего не поменялось: те же яйца, только в профиль.

Но он сейчас здесь, в Германии, а Россия далеко, поэтому в данный момент разумно думать о жизни в месте своего пребывания. Закрыв новостную страничку, он с удвоенной энергией продолжил осваивать азы немецкого.

Внизу стал слышен стук дверей и громкие голоса: семья вернулась с домашнего пляжа – так он окрестил это место отдыха. Как и ожидалось, вскоре его пригласили к столу.

После очередной невкусной трапезы Андрей сокрушенно думал над тем, что одно из трех высший наслаждений по Фрейду на глазах превращается в простое насыщение желудка для поддержания биологического существования. «Зато, может, хомячок похудеет», – успокаивал он себя.

Вернувшись в комнату, он не успел достать свою русскую клавиатуру из тайника между книжек, как в дверь постучали. Вошла мама, усадила его за столик, сама села на стул рядом, прикоснулась ладонью к его груди и сказала:

– Клаус. – Подождала немного, потом опять положила ладонь ему на грудь и повторила: – Клаус.

Андрей сообразил, что от него хотели, и тоже произнес:

– Клаус.

Мама улыбнулась, положила руку себе на грудь и сказала:

– Мама.

– Мама, – поторопился сказать Андрей. Он уже все понял, и ему не терпелось перейти к тем словам, которые он сам еще не разучил. Это был просто подарок. Его заставляют делать то, о чем он и сам мечтает, плюс ко всему слова будут разучиваться сразу с правильным произношением. Видимо, доктор дал такой совет – не ждать, пока он сам начнет что-то вспоминать, а помочь вспомнить все.

Мама дотронулась до его руки:

– Хэнд.

– Хэнд, – вторил ей Андрей.

Так продолжалось около часа. Наконец мать решила, что для первого раза достаточно, и уже хотела приподняться, но Андрей удержал ее и сам начал показывать на предметы, которые они еще не успели охватить: монитор, карта, лампа, окно и так далее. Потом начал изображать солдата на плацу, чеканящего шаг, – мол, как будет слово «идти», пляшущего арлекина, прыгающего зайца. Видя неуемный пыл своего сыночка, мама все же решила прекратить это «Что? Где? Когда?», боясь перегрузить его неокрепшую психику затяжными занятиями.

«Ну и ладно, – не стал упорствовать Андрей, – завтра продолжим совместное просвещение». Весь оставшийся субботний день его никто не беспокоил.

На следующее утро Андрей проснулся от громких разговоров внизу. Продрав глаза и стряхнув оставшийся сон на подушку, вышел в коридор. Внизу стояли родители, Анна, а также незнакомый ему высокий светловолосый парень спортивного телосложения. Судя по всему, это был тоже член семьи, вернувшийся на побывку домой. Отец по-дружески хлопал его по плечу, мама суетилась и что-то быстро лепетала, Анна восторженно о чем-то рассказывала, голден все старался встать на задние лапы, чтобы смачно лизнуть того в щеку, что ему в итоге удалось.

Парень был в некотором смущении от такого обильного внимания к его персоне, хотя видно было, что это ему приятно.

На вид ему было около восемнадцати лет, но на лбу уже явственно виднелись глубокие складки. Взгляд серых глаз – серьезный и немного печальный, и сам он выглядел каким-то уставшим. Одет в черный костюм наподобие военной полевой формы и черные ботинки – в общем, весь черный. Немного не по погоде, которая склоняла при выборе одежды отдавать предпочтение шортикам и футболкам. Рядом с ним стояла огромная спортивная сумка угольного цвета.

«А вот и наш спартанец пожаловал, – безошибочно определил Андрей, – посмотрим, что за перец».

Рядом с Клаусом открылась дверь и из нее выбежала сияющая Машенька, стремглав промчавшись мимо и крича «Генрих! Генрих!».

Клаус с интересом наблюдал за происходящим. Генрих поймал Мари, которая с разбегу прыгнула в его объятия, не успев до конца спуститься по лесенке. Он прижал ее к своей груди, а она обхватила его шею и так крепко сжала свои ручонки, что маленькие синие венки проявились на ее висках. Когда Мари ослабила хватку, брат несколько раз подкинул ее над своей головой, а она в максимально высокой точке полета растопыривала в стороны руки и ноги, изображая звездочку. Не было сомнений в наличии взаимной глубокой привязанности старшего брата и младшей сестренки.

Андрей несмело приблизился к Генриху. Если у них было принято и Клауса швырять вверх, то он бы сейчас предпочел встречу без этих акробатических этюдов.

Видя его нерешительность, Генрих сам нагнулся к Клаусу, положив свою руку ему на плечо, и тихо поинтересовался его делами. Хотя в точном переводе Андрей не был уверен, но других вариантов вопроса быть и не могло. Не обладая еще достаточным словарным запасом, Андрей предпочел ответить кратким «гут». Генрих сочувствующе кивнул, легким движением руки подхватил сумку размером с Клауса и пружинящей походкой поднялся к себе в комнату.

У Андрея создалось впечатление, что Генрих только формально остается членом семьи, но по факту живет другой жизнью, отличной от их бытия, а потому у них разные взгляды на мир и на порядок вещей. Да, он радует своих предков редкими набегами в родное гнездо. Но внешняя радость напускная, фальшивая. Причем как со стороны родителей, так и со стороны старшего сына. Андрей чувствовал это нутром, не имея пока возможности объяснить причину. Обычно мать всегда искренне рада видеть свое дитя, каким бы плохим для окружающих он ни был. Это постулат. Ведь для нее он всегда ее сын, и всегда самый лучший, невзирая ни на какие обстоятельства. А тут мама хоть и суетилась больше необходимого, и говорила принятые в таких ситуациях слова, но делала это как-то не так, скованно и как будто… боясь чего-то?! Зачем матери бояться родного сына? Да и отец, похлопывая Генриха по плечу, с виду непринужденно, сильно нервничал, что выдавала дрожь пальцев на другой руке. Анна, старшая сестрица, во время беседы с Генрихом зачем-то все время нервно теребила пальцами края юбки, тоже выдавая сильное волнение. Они все словно были виноваты перед Генрихом. Только Машенька была искренна в своих чувствах в силу своего возраста и неумения притворяться.