Урсула Ле Гуин - Роза ветров

Сейчас он в Федеральном госпитале в Сейлеме. Я так и не смогла узнать, обычный это госпиталь или психушка.

Вчера снова передавали по радио, что в южной части Атлантического океана и на западе Тихого со дна поднимаются огромные части суши. Еще как-то раз у Макса я смотрела специальный телекомментарий по поводу геофизических возмущений, всяких там сдвигов и сбросов. Геодезическое Управление США понавешало по всему городу разных плакатов, чаще всего встречается огромная доска с надписью ЭТО НЕ НАША ВИНА! и портретом бобра, который лапкой указывает на карту-схему материка и говорит, что даже если в Орегоне и случится более сильное землетрясение, чем в прошлом месяце в Калифорнии, то Портленда оно не коснется, самое большее — затронет лишь его западные пригороды. В передаче новостей также сообщалось, что цунами во Флориде собираются останавливать при помощи ядерных бомб, сбрасывая их примерно там, где раньше находился Майами. Позднее Флориду намерены воссоединить с материком при помощи искусственных насыпей. Уже объявлено насчет застройки на территории насыпей. Президент пока находится в Скалистых горах, где для него построен новый Белый дом на высоте примерно одного километра. Это в Аспене, штат Колорадо. Не думаю, чтобы это убежище ему здорово помогло. Плавучие дома и лодки, приспособленные для жилья, продаются на реке Уиламит по полмиллиона долларов. Поезда и автобусы в южном направлении из Портленда уже не ходят, потому что железные дороги и шоссе сильно повреждены подземными толчками и оползнями еще на прошлой неделе. Придется готовиться к пешему походу в Сейлем. У меня сохранился рюкзак, который я купила тогда для отпуска в Диком Краю. Мне удалось достать некоторое количество сушеных бобов и изюма — пришлось отдать всю книжку талонов на питание за февраль в Федеральный Распределитель Продуктов; а еще Фил Драм сделал для меня маленькую походную плитку, работающую от его солнечной батарейки. Примус тащить с собой было уж очень не с руки, слишком здоровый, а мне так хотелось прихватить свой альт. Макс дал мне полпинты бренди. Когда бренди кончится, я, наверно, засуну эти записки в бутылку, закрою ее покрепче и оставлю где-нибудь на склоне горы между Портлендом и Сейлемом. Мне нравится представлять, как она потихоньку поднимется вместе с водой, а потом, кружась, уплывет в темную морскую пучину.

Где вы?

Мы здесь. А куда ушли вы?

Когда жизнь моя докатилась до некой как бы кульминационной точки, а говоря попросту, до ручки, я смоталась, и прямиком сюда. Здесь прохладнее, да и суеты никакой.

По пути встретилась с одной занятной супружеской парочкой. Благоверные передвигались как-то порознь. Жена — совершенно разбитая, зато муж на первый взгляд как будто в полном блеске. Пока этот зануда компостировал мне мозги своими гормональными проблемами, его прекрасная половина успела (отчасти) взять себя в руки и, поместив голову в правую коленную чашечку, подковыляла к нам вприпрыжку на одной (правой же) ноге, горестно причитая: «Ну почему, почему у человека не может быть права на свободу самовыражения?!» Левая ее нога, руки и прочие члены валялись бесформенной грудой, подрагивая в унисон сетованиям как бы от нервного тика. «Какие ножки! — облизнулся супруг на изящную лодыжку. — И не спорьте, у моей жены они просто потрясающие».

Нарушив плавное течение нашей повести, явился кот. Обыкновенный такой рыже-полосатый котофей в белоснежной «манишке» и таких же «носочках», только уж больно здоровущий. Желтоглазый и во-о-от с такими усищами. Никогда прежде не замечала, чтобы усы у котов росли над глазами, — разве это нормально? Жаль, справиться не у кого. Но поскольку мурлыка явно намылился прикорнуть на моих коленях, то и Бог с ним! Двинулись дальше, что ли?

Интересуетесь, к какой же такой цели?

Да куда глаза глядят, куда ж еще. Вперед и с песней. Пока не оставила охота болтать. Есть многое на свете, чего людям лучше бы не совершать, но почти нет такого, о чем не стоило бы поговорить. В общем, как ни крути-верти, у меня ведь серьезное обострение врожденной Ethica laboris puritanica — так называемой Адамовой болезни, или трудоголии. Исцеляются от нее полностью разве что усекновением головы. Даже поутру, едва проснусь, всякий раз мучительно припоминаю, что мне снилось, — это дает иллюзию, что я как бы не потратила даром семь, если не все восемь часов, пока валялась и бездарно дрыхла. Как отлеживаю себе бока здесь и сейчас. Что твой камень лежачий.

Итак, та парочка, о которой шла речь выше, — в итоге она все же раскололась. Вдрызг. Оба. Останки главы семейства кружились вокруг меня нестройным хороводом, подпрыгивая и заполошно кудахтая, точно цыплята по осени, покуда ошметки жены, медленно съеживаясь, сошли почти что на нет, оставив после себя клубок чистых нервов — чудный материал для цыплячьего загончика, да вот только спутан, увы, безнадежно.

Тогда, осторожно переставляя ноги, я двинулась себе дальше, вся в слезах и печали. И печаль та все еще меня не покинула. Опасаюсь даже, что она теперь — неотторжимая моя часть, вроде ноги, чресел, глаза. А то и стала моей духовной сутью. Ибо за пределами душевной муки не нахожу в себе ничего — одна сплошная пустота.

И невдомек к тому же, по кому это я так страдаю. По жене? Мужу? Детишкам? По себе самой? Не припомнить никак. Сны подернулись черной пеленой забвения — непроглядной, хоть глаз вон. Еще звенят мандолинные отголоски струн моей беспробудной души, туманя глаза невольной слезой. Еще звучит далекая щемящая нота, рождая охоту всплакнуть — но чего ради? Кто знает…

А рыжий котяра — очевидно, любимец и баловень той самой расколовшейся парочки — все дрыхнет себе и дрыхнет. Лапки в белых «носочках» то и дело сонно подрагивают, а однажды он, не разевая пасти, испускает негромкое сдавленное мявканье, какую-то невнятную реплику в никуда. Интересно, что такое снится ему и с кем он только что общался? Коты ведь неболтливы, они животные почти что безмолвные. Днем погружены в раздумья, как бы вернее сберечь свою Великую Кошачью Тайну — ту самую, что так ярко полыхает в их глазах ночной порой. Крикливы, точно мелкие шавки, только сверхпородистые сиамцы, хозяева которых умиленно именуют речью душераздирающие вопли своих питомцев. На самом деле эта истерия куда дальше от осмысленной речи, чем, к примеру, обет молчания гончей у ваших ног или томное урчанье полосатого барсика, прикорнувшего теперь на моем колене. Единственное, чем изредка ласкает ваш слух нормальный кот, это незамысловатое «мя-а-ау», но даже в его молчании распознаешь тайну собственных потерь, своего горя. Нутром чую, что этот зверь все знает. Именно потому он и здесь. Ведь бдительность у котов всегда на первом месте.