Татьяна Буглак - Параллельщики [litres]

– Да вон, в папке, – кивнул Сол, уже начиная читать распечатку. – Он забегал недавно, ну и сунул их туда, сказал, что потом папку заберет. Ты с ним в кино пойдешь?

– Кажется, в этой шараге только тараканы не знают, кто меня в кино приглашает, и то лишь потому, что у нас тараканов нет, – рассердилась я.

– Да ладно тебе! Мара чудит, но не сплетница, – пожал печами Пол.

– Чего она вообще ко мне прицепилась? Из-за того, откуда я, да? – Я потянулась к указанной папке – старой, с растрепанными завязками и облупившейся краской, под которой виднелся толстый картон корок.

– Вот ты и ответила. – Пол заглянул через плечо Сола. – Она для конторы старается, но границы знает. Если бы ты кому предпочтение сделала, Мара бы молчала как рыба. Спасибо за статьи, вовремя пришли. Все, не мешай!

– Окажешь тут кому предпочтение, – шутливо проворчала я. – Вы только работу любите и «анализ ситуации» по выходным.

– А ты что, кого-то из нас выбрала? – столь же шутливо ответил Сол. – Выбирай сразу обоих, мы – «сиамские близнецы».

– Упаси боже! Вы выносимы только в микроскопических дозах.

Я перестала отвлекать ребят и начала просматривать папку Лаки, пытаясь найти среди сотен листов один свой, но буквально сразу же забыла о нем, заинтересовавшись собранными в ней сведениями. Видимо, подборку эту начал делать еще дед Лаки: в папке лежало много сканов с газетных публикаций, вырезок из газет двадцатилетней давности. Потом шли уже обычные распечатки с новостных лент, все – с точными датами, а то и дополнительными пометками на полях: где именно и когда произошел случай, кто и каким образом его зафиксировал. Все записи касались того самого разновременья, о котором не так давно говорил Павел Иванович, но не просто констатировали факты, а оказались разложены по темам: «теория», «доказательства», «исключения», «прогнозы». Причем первый и последний разделы были заполнены, в основном, сканами рукописи: четкий мелкий округлый почерк, некоторые записи наверняка еще сороковых годов – потом снова стали писать твердый знак, а не обозначать его апострофом.

Собранные в папке сведения пугали: влияние техники исконников на мир не ограничивалось «перемешиванием» пространства и блокадой пострадавших местностей. Неменьшее влияние шло на людей: случаи необъяснимых опозданий или, наоборот, опережений событий стали настолько часты, что отговориться обыденными причинами уже не получалось, участились и случаи «потери в пространстве», когда люди неожиданно оказывались в совершенно незнакомых районах города, а то и в других городах, и не могли вспомнить, как они туда попали. Предполагалось, что если нанести на карту все подобные происшествия, то в месте наибольшей их концентрации и будет обнаружен собранный, но еще не запущенный прибор исконников, контуры которого начинали влиять на окружающее из-за наведенного напряжения.

Я настолько заинтересовалась, что не заметила, как парни ушли из кабинета и как вернулся Лаки. Он, наверное, несколько минут стоял рядом, наблюдая за мной, потом резко и зло бросил:

– Интересно?

– Лаки? – Я подняла голову. – Прости, я нечаянно свои бумаги к твоим положила, начала искать и…

– Тебя не учили, что чужие записи читать нельзя?!

– Учили, но эта папка лежала открытая, и ребята сказали, что ты мои распечатки убрал именно сюда. Я не хотела лезть не в свое дело. Это все правда?

– Правда! И установка уже собрана. Но тебя это не касается! Никого не касается! Никому не нужны «эти выдумки»! Отдавай папку!

– Возьми, только потом найдешь мой лист, он Маре нужен. – Я протянула ему тяжелую папку, Лаки раздраженно бросил ее в ящик стола, потом пошарил по столешнице.

– Чего сидишь? Варвара любопытная! Да где же эти ключи?!

– От кабинета? – уточнила я.

– Какая тебе разница?

Он уже кричал, не сдерживаясь и выплескивая на меня всю накопившуюся злость от тупости высшего начальства, от упертости ученых, предпочитавших самое простое и вроде бы не требовавшее доказательств объяснение воздействия приборов исконников, от всех нестыковок, отсутствия техники, ну и от любопытства «некоторых дур». Кричал он минуты три, одновременно с этим шаря по столу, а потом выбежал из кабинета, хлопнув дверью. Наконец и я могла встать и уйти – до этого мне не удалось бы обойти Лаки: слишком маленьким было помещение.

Выйти из кабинета я не успела, потому что, встав, вдруг увидела перед собой не наклонную стенку чердачной комнаты, а тихую вечернюю улочку небольшого городка, громадные тополя, под которыми я играла в детстве, – они так и остались в том прошлом, спиленные в год моего поступления в институт, – высокую пожухлую траву под ними и сверкнувшую среди пожелтевших стеблей и толстых древесных корней искорку. Наклонившись к ней, я подняла с земли серебристые ключи от квартиры Лаки и детское колечко-«хамелеон». Оно тоже было из моего прошлого: простенькпя латунная безделушка с потертым серебристым напылением внутри и прозрачным пластиком, под которым тускло светились бумажные буквы коротенькой молитвы – снаружи. Детское, давно почерневшее и исчезнувшее из моей жизни колечко. Я выпрямилась, держа на ладони ключи и кольцо, и снова оказалась в крохотном кабинете на третьем этаже конторы. За окнами быстро темнело, слишком быстро даже для пасмурного вечера. В голове у меня родилась странная, бредовая мысль: «Если я успею отдать Лаки ключи, то все будет хорошо, ведь это так просто – отдать их».

Я выбежала из кабинета и поспешила по узкой лестнице вниз. Сухорукая уборщица начинала наводить порядок – она в эту ночь оставалась дежурной по главному корпусу и перенесла уборку на вечер. Я попросила ее, если она увидит Лаки, передать, что я нашла ключи. Я знала, что он не вернется, но нужно было хоть что-то сказать этой женщине, это почему-то казалось невероятно важным – сказать про ключи.

На крыльце стояли люди, глядя на хмурившееся и вроде бы преддождевое небо. Бухгалтерша пыталась дозвониться до мужа, чтобы он забрал ее до дождя, но не дождь был причиной звонка, а страх. Страх остаться в одиночестве, вдали от родных, страх не успеть к ним в этот вечер. Этот страх завладел всеми – неосознаваемый, но властный. Я огляделась: никого из моей компании уже не было, я слишком засиделась за чтением. Надо было ехать домой, но… ключи. Я должна была их отдать. Я откуда-то знала, что Лаки сейчас не едет домой, гадая, на месте ли вахтер с запасными ключами, а идет по заросшему уже полегшим бурьяном пустырю к небольшому зеленому домику в два окошка – даче Хаука. И не просто знала, а видела, столь же ясно, словно это было вот здесь, рядом: пустырь, переходящий в пустой перекопанный огород, небольшой домик, в котором уже скоро зажжется оранжевый тускловатый свет голой лампочки, разгорятся дрова в старой плите, согревая крохотные комнаты и выгоняя из них осеннюю сырость, забулькает чайник на списанной, но неубиваемой лабораторной электроплиточке.