Евгений Бузни - Первомайские мальчики

— Отчего же, Николай Николаевич, я даже с превеликим удовольствием гляну на ваши книги.

Они встали и пошли уже потемневшим лесом. Одна Аллочка наверняка бы сбилась с пути, но впереди шёл провожатый, прекрасно знавший тропинку, да и участок-то находился совсем рядом. И всё же Аллочка, чтобы не отстать, осторожно положила почему-то дрожавшую руку на плечо спутника. Потеряться она боялась больше всего. Но эта мысль, если и сидела, то где-то очень глубоко в сознании, а на первом плане беспокойно стояли совершенно другие размышления. Аллочка пыталась объяснить себе, что происходит, почему она не осталась спокойно сидеть у костра подкладывать в гаснущее пламя собранные ветки и ожидать возвращения разбежавшихся неизвестно куда гостей. Идёт за мужчиной в какой-то дом, где и свет ещё не горит, и вообще кто знает, что там будет. Но какая-то сила её толкнула на этот шаг и она шла, не замечая, как то слева, то справа раздавался чей-то тихий шёпот и сдавленный смех.

Но вот они вошли через калитку в сад, где было столь же темно, что и в лесу, благодаря густоте кустов и деревьев. Николай Николаевич пропустил тут Аллочку вперёд, чтобы закрыть за нею калитку. Так что она, не видя куда, пошла было, но тут же на что-то наткнулась, ойкнула от неожиданности и неловко повалилась вперёд.

— Ах ты, боже мой! — воскликнул Николай Николаевич, — я же совсем забыл предупредить, что у меня здесь кушетка стоит. Я на ней сплю иногда, чтобы дышать свежим воздухом в тёплые, как сегодня, ночи, — говорил он, поворачиваясь от калитки. Он не понял, что женщина упала, потому резко пошёл вперёд и споткнулся об её ноги, которые, конечно, ещё не были убраны, а несколько зависли в воздухе, так как сама хозяйка их лежала поперёк кушетки.

Я же разумею так, что интим существует для двоих или одного, не более. Как только о сокровенных чувствах и почти неосознанных действиях, вызванных не расчётом и чёткими принципами, а чем-то исключительно сверхъестественным, лишённым всякого понимания, сознательного восприятия, действиях, происходящих помимо воли, но удовлетворяющих всецело тебя и его или её, то есть существо противоположного пола, как только об этих поистине необъяснимых взаимопроникновениях чувств, сопровождаемых ласками, стонами, рыданиями и кто знает ещё чем узнают третье, четвёртое и другие лица, да начинают это обсуждать вслух, внося свои то завистливые, то злобные комментарии, тотчас таинство интима исчезает, превращаясь в обычный вульгарный разврат, достойный всякого порицания.

Нет, всякий интим должен оставаться недосягаемым для третьего, а порой даже и второго человека, то бишь самого партнёра или партнёрши по любви (тьфу, какое техническое слово, совсем неподходящее для влюблённых), должно быть отталкивающим от себя любое чужое прикосновение. От посторонних касаний интим портится, и красота его вянет, как цветок мимозы, кто бы к нему ни притронулся.

Вот почему я не стану описывать, как смущённый своей оплошностью Николай Николаевич попытался поднять с садовой кушетки свою гостью, а та, протянув вперёд руки, в темноте случайно обхватила шею наклонившегося мужчины, и они оба очутились на кушетке, но по какой-то неведомой им причине теперь не стали подниматься, а напротив стали лихорадочно сбрасывать с себя одежды.

Позже, через несколько дней, в одно из межпраздничных будней, когда они случайно встретились и даже не в библиотеке, куда Николай Николаевич попросту боялся теперь войти, а во дворе института под огромной серебристой елью, Аллочка, торопившаяся неизвестно куда, вдруг остановилась, едва не наткнувшись на Николая Николаевича и, остолбенело глядя ему в глаза, тихо произнесла:

— Здравствуйте! А что это было?

— Я сам не знаю, — смущённо пробормотал он, забыв ответить на приветствие, и робко предложил, указывая на скамейку под елью: — Давайте присядем, поговорим.

— Извините, мне некогда, — несколько резковато ответила Аллочка и буквально ринулась к другому корпусу института.

Обескураженный сухим ответом Николай Николаевич сам сел на скамью, вспоминая, как совсем недавно держал в объятиях эту убегающую от него сейчас женщину. Он и в самом деле до сих пор не мог объяснить себе, как всё случилось.

Жаркие, почти безумные поцелуи, объятия, крик от неожиданной боли впервые познавшей физическую любовь немолодой уже женщины и затем тиски не отпускающих от себя рук — всё пролетело как один миг.

Обессиленный, но счастливый, каким давно себя не ощущал, Николай Николаевич начал подниматься лишь тогда, когда до него как из тумана донёсся отрезвевший от пожара любви голос:

— Пора идти. Нас, наверное, ждут у костра.

Женщины трезвеют быстрее.

К счастью, разбежавшиеся по лесу парочки собирались к затухающему костру медленно, и никто не только не заметил их отсутствия, но и не обратил внимания на необычную бледность лица Аллочки и растерянность Николая Николаевича. В Москву возвращались далеко за полночь. Песни хором, как принято у них было, в этот раз не пели. Чей-то один голос затянул было всеми любимую про чёрного кота, но никто не подхватил, и песня оборвалась. Всем захотелось спать.

Понятное дело, всю эту историю, в которой Аллочка пока не разобралась, она не могла рассказать никому, даже врачу, тем более такому молодому. Поэтому после долгих маловразумительных пояснений того, что именно заставило её придти в женскую консультацию, она попросила всё же сказать, чем могут быть вызваны некоторые ненормальности поведения её женского организма.

Девочкин давно понял, что женщина нуждается в осмотре, но ему никак не удавалось остановить речь Аллочки, старавшейся убедить медсестру (на врача она не смотрела) в том, что здесь не может быть и речи о какой-то распущенности, но любая случайность могла, быть может, привести к какой-то болезни или ещё чему-то.

В один из коротких моментов, когда Аллочка вздохнула перед очередной тирадой слов, Девочкин успел всё же ввернуть:

— Извините, сударыня, пройдите, пожалуйста, за ширму.

Слово «сударыня» оказалось самой удачной находкой Девочкина для данной ситуации. Он догадался, что перед ним женщина, привыкшая к официальным отношениям. Обращение «девушка» могло обидеть, так как возраст всё-таки был не девичий. Назвать женщиной, когда было ясно из рассказа, что дама никогда не была замужем, а потому могла вспылить, заявив, что она девица, тоже было бы неверным. Зато не совсем привычное в современном обиходе старинное русское «сударыня» могло в этом случае очень подойти, и Девочкин не ошибся.

Аллочка мгновенно забыла, что ещё хотела сказать, поднялась со стула и с видом обречённого на экзекуцию человека направилась в указанном ей направлении. А за ширмой, как обычно, пациенты выполняют все указания врача безоговорочно.