Александра Голубева - Катастеризм [litres]

Старина Воланд ни черта не смыслил в смерти. «Человек смертен внезапно»? Что за чушь! Человек смертен постоянно, он только и делает, что умирает – медленно, ежедневно, приблизительно с двадцати пяти лет. И остановить это невозможно, и вот врач уже вежливо советует присмотреть любимую лавочку и политика, которого ты отныне будешь крыть, потому что никакой другой жизни у тебя не планируется.

А главная издёвка – в том, что ты почему-то по-прежнему дышишь, ходишь и надеешься.

Ищешь волшебную таблетку – и от страшной надежды, что она всё-таки существует, у тебя закладывает уши и мозги, а всё былое образование вылетает в незакрытую форточку. Чёрт с ней, с физикой, пусть бы и нанозвуки – лишь бы спасли.

– В позапрошлом году киберспорт для пожилых атлетов внесли в олимпийскую программу, – пробормотал Даня. – Если, например, играть, то даже в папином возрасте можно выйти на серьёзный уровень…

– Папа не любит киберспорт.

– Ну и сам дурак!

Даня не хотел кричать. И ещё он не хотел быть на этой кухне, рядом с этими проклятыми грязными занавесками и одиноким кактусом, готовым прожить ещё не один десяток лет; и недопитой бутылкой вина; и скрипучей хлебницей, которую всё равно уже пора выкинуть; и пустой салфетницей, и отбитым кафелем на полу, и всеми прочими неоспоримыми свидетельствами того, что у родителей его, аккуратных и внимательных, нет уже сил поддерживать свой дом в идеальном состоянии, как раньше. Хвостики теломеров с каждой репликацией клетки обрываются, обрываются страницы календаря, бахромой расходится нижний край занавески, выцветают глаза, и всё это ветшает, ветшает, ветшает. И если бы только Даня мог отдать правую руку, чтобы фальшивый «Одравит» сделался вдруг настоящим лекарством, в мире возникли рабочие иммунокорректоры, а проблема родителей обрела решение, он сделал бы это без запинки. Он понимал, почему им так хочется верить. Понимал, почему они ищут заветную кнопку в мошеннических устройствах и фальшивых лекарствах.

Понимал.

– Ты чего такой зелёный? – удивился папа, возвращаясь на кухню уже в домашней футболке. – Птица-перепил?

И тогда Даня сделал то, что, если подумать, сделать ему стоило с самого начала.

– Мам, пап, – сказал он, – а вы когда-нибудь слышали о проекте «Плеяды»?

Возрастная меритократия прокралась в нашу жизнь незаметно.

Всё началось с интернета, а конкретнее – с переписок в нём. Чужая душа – потёмки, а когда она выражена в буквах, то сумраком покрывается ещё и тело. Пол, возраст, происхождение – всего этого мы о собеседнике часто не знаем, а потому нам приходится додумывать. А как мы додумываем? Конечно, заполняя иксы и игреки либо стереотипами, либо вообще собственными ТТХ.

Люди ведь всё меряют по себе, а написанное склонны принимать всерьёз, пока не сказано обратного.

То-то и выходит неловкость, когда выясняется вдруг, что всё это время твоим оппонентом в страстном споре был пятнадцатилетний пацан! Признать, что всё это время всерьёз бодался с ребёнком, – потерять лицо, а если не признавать…

А если не признавать, то и окажешься в мире возмутительной меритократии; мире, где людей оценивают по их реальному содержанию, а не формальным характеристикам. Это школьные учителя с усмешкой отмахиваются от школьничьих игр, видя им цену; а СМИ, отгороженные от авторов мыслей стеной виртуальности, принимают их всерьёз, и вот мы уже читаем статью о том, что в интернете есть группа людей, на самом деле призывающих каждого стереть у себя кислотой отпечатки пальцев! Вот уже фильм проваливается в прокате, потому что пятнадцатилетний блогер раскритиковал его логику, а толстый социологический журнал ставит под сомнение устоявшуюся теорию, в которую не верят девочки-подростки.

Вот уже политическая партия берёт позицию этих девочек на стяг.

Холодея холкой, в двадцать первом веке мы обнаружили вдруг, что взрослые, конечно, опытней, но, положа руку на сердце, не так уж и далеко ушли от четырнадцати-шестнадцатилетних подростков ни по уровню интеллекта, ни по качеству критического мышления. Хотя, если вдуматься, это же так логично: тебя почему-то совершенно не удивляет, что школьник обыгрывает тебя в онлайн-шутер, а когда он проявляет ровно те же качества (реакцию, координацию движений, решимость, да мало ли их) на работе, ты начинаешь охать.

А наш взрослый опыт – и вовсе палка о двух концах. Это ведь не только полезные знания, но и стереотипы, и дурные привычки, и бесчисленные когнитивные искажения. И сперва иронично, потом с неловкостью, а после и с ужасом мы задумались вдруг: а правильно ли это, что столько веков подряд дряблые люди с усталыми нейронами покровительственно и с насмешкой относились к людям бодрым, энергичным и соображающим?

Пусть даже иногда немного наивным.

Впрочем, не такими уж наивными они теперь и росли – а росли умными, самостоятельными и взвешенными. Удержать их от осмысленной деятельности просто не удалось бы.

По крайней мере, во что-то такое верила Гамаева.

Тульин – не верил.

Он не был ни смелым, ни прогрессивным, ни технофилом, а этот перелом общественного сознания увидел уже во взрослом возрасте – и позволил себе не привыкать.

Шли месяцы, шёл по колее он сам – и колея эта наконец-то притопталась настолько, чтобы автопилота хватало почти на всё. Два через два Тульин вставал по будильнику, заказывал такси, тапал «Мармару» – машинально, уже не ради денег, – скидывал на вешалку сперва пальто, потом толстовку, а теперь ничего, перекусывал в BARDO из автомата, устраивал кресло рядом со стойкой и опускал на затылок капюшон.

Тульин стал металлический и спокойный, как идущий в депо поезд. Он не интересовался, что за данные летят у него перед глазами и правильно ли он их размечает, не пытался специально выхватывать глазами живых кукол в этом театре теней. Приходил на работу в срок и уезжал тоже вовремя. В три часа дня по вибрации смарта толкал капюшон вверх, чтобы тот сложился на доводчике, и шёл вместе со всеми в столовую через дорогу. На обеде ни с кем не разговаривал, не слышал запаха еды и чувствовал, как под веками продолжают ворочаться тени людей с бесконечных видеокамер.

Были ли среди этих людей преступники – не потенциальные, интересные социологам, а настоящие? Случайный убийца, сунувший в карманы окровавленные руки, но неспособный скрыть дрожь? Мошенник, оглядывающийся по сторонам? Насильник, уже присмотревший жертву?

Тульин не знал.

Ему же велели не интересоваться.

Впрочем, никто к нему за детективной помощью и не обращался.

Сегодня Тульин, как обычно, заказал омлет. Даже на автопилоте он оставался практичным человеком. Ему неприятна была мысль, что где-то за кулисами столовой повар потратит время и силы, сочиняя ему блюдо, вкуса которого он не почувствует, а яйца – ну что яйца.