Александра Голубева - Катастеризм [litres]

Он многого не стал теперь делать. Окончательно не стал выходить из дома, хотя доставка еды и сжигала не слишком пухлую финансовую подушку. Не стал смотреть сериалы и брать заказы. Не стал появляться в анаграме и отвечать Крейцеру, когда тот впервые в жизни ему позвонил. Не стал перезванивать Аристарху Валерьевичу в его детективное агентство. Не стал больше искать коммивояжёра. Вместо этого он часами слушал процедурный фанк – это вроде бы было нынче модно. В моде Даня ничего не понимал, но процедурная музыка ему понравилась. Она журчала, будто сквозь голову ему сыпали гальку, и ничего не значила . За ней не было человека, не было смысла – только череда мутирующих друг в друга математических формул и паттернов.

Любое искусство – это, как ни крути, акт коммуникации потребителя с автором, пусть иногда и непонятный, и опосредованный. Даже если автор ни о чём не задумывался, он невольно в своё творение что-нибудь да вложил. Ну или по крайней мере большинство вкладывали – думали, вдохновлялись. В процедурной же музыке точно не было замысла, за ней не было человека; а если какой-то паттерн заедало, достаточно было немного сдвинуть бегунок.

Тот ноябрьский день ничем не отличался от предыдущих. Даня лежал на незастеленной кровати, слушал процедурный фанк и смотрел, как кривая эквалайзера извивается на фоточке деревянных рогов, похожих на многопалые инопланетянские руки, заломленные вверх в мучительном жесте.

Это папа сделал. А брелок на ключах в виде медведицы с медвежонком, одновременно мохнатых и рассыпающихся на звёзды, подарила мама.

Надо бы сменить обои и выкинуть брелок. Ведь когда-то же придётся.

Не может же всё вот это продолжаться вечно.

Неожиданно журчание процедурного фанка прервалось: кто-то звонил. Незнакомый номер. Когда ему звонили, Даня обычно просто ждал, пока это прекратится. Конечно, вероятность, что на том конце живой человек, невелика, но если это всё же так, пусть лучше не знает, что Даня видел звонок и отказался отвечать.

Пусть лучше думает, что сигнал не прошёл или что у Дани занятая жизнь, ему не до того.

Время шло, а квадратик вызова не спешил исчезать. Бессмысленные переливы алгоритмической музыки сменились одной бесконечно повторяющейся трелью – и, на горе, Даня откуда-то знал, что фирменный звонок был написан человеком.

Каким-то известным даже композитором, сериальным.

Он неохотно встал, сходил на кухню, набрал чайник. Смарт наконец-то сбросил вызов сам – но меньше чем через секунду тот повторился.

На четвёртом звонке Даня неохотно свайпнул отбой.

На шестом – подумал, что такая настойчивость всё же непохожа на случайную. Он не хотел ни с кем разговаривать, но не хотел и серьёзно кому-нибудь навредить… вот этим всем. Вдруг у соседей что-нибудь горит?

– Да? – просипел он в трубку на седьмом вызове. Голос его звучал так, что на другом конце, вероятно, решат, будто он пил. Пусть.

В конце концов, давно пора. Ничто так не придаёт каждому дню смысл, как мучительное похмелье.

– Здравствуйте, – ответил ему приятный женский голос. – Вы меня не знаете, но я хотела бы с вами поговорить.

Даня растерялся. Для такого взаимодействия у него не было шаблона.

Но женщина не звучала так, будто у неё что-то горело. Надо было всё-таки сразу кинуть её в чёрный список, и всё.

– Извините, – ответил Даня. – Я не дома.

– Дома. Я же слышу свой звонок через дверь.

Он растерялся ещё сильнее:

– Вы что же, под дверью у меня стоите?

– Просто выйдите ко мне на пять минут. Если не понравлюсь, вернётесь. Не потащу же я вас никуда силой.

Даня сбросил вызов.

В любой другой ситуации он бы просто кинул женщину в чёрный список, вернулся на кровать и включил процедурный фанк. Но всё же было что-то странное в мысли, что она ждёт прямо у входной двери. Как если бы он печатал на смарте, а кто-то заглядывал ему через плечо. Из-за этого трудно думать о чём-то другом.

На кухне засвистел и отщёлкнулся чайник.

Даня редко ходил дальше мусоропровода ещё и потому, что для этого пришлось бы помыться, побриться, переодеться. Чем дольше пропускаешь курсы, тем сложнее потом вернуться к программе; чем сильнее себя запускаешь, тем больше сил надо потратить, чтобы прилично выглядеть. Не красиво, а именно прилично – так, чтобы не оскорблять окружающих запахом.

Он же заплыл и вонял. И, несмотря ни на что, ему было стыдно таким показываться.

Бриться Даня не стал – и, разумеется, твёрдо намеревался прогнать незнакомку, а не вести с ней длинные беседы; но даже через дверную цепочку ему было уютнее говорить в другом свитере. Сунувшись в ванну, он плеснул себе в лицо пригоршню воды, и это неожиданно взбодрило.

Дверь Даня открыл почти сердито.

На лестничной клетке, прислонившись к перилам, стояла женщина примерно Даниного возраста. На ней был серебристый, не по ноябрьской погоде лёгкий плащ, узкие джинсы и полосатый шарф. Тёмно-рыжие волосы заколоты на затылке. Черты женщины нельзя было назвать правильными: слишком длинное, чуть лошадиное лицо с выпирающими верхними зубами и глазами навыкате. Впрочем, некрасивой Даня бы её тоже не назвал. По крайней мере, эти черты было легко запомнить.

И он их где-то уже видел.

– Юлия Николаевна Гамаева, – протянула руку женщина. – Вы знаете моего брата.

– Брата?

– Юрия. Он психиатр, выписывал вам таблетки, которые вы не принимаете.

Пальцы у неё были прохладные, а рукопожатие не то чтобы твёрдое, но опытно-равнодушное. Как у человека, который делает это много раз на дню.

Даня сообразил, что его руки всё ещё мокрые, и покраснел.

– Откуда вы знаете, что не принимаю?

– Принимали бы – не были бы сейчас в таком состоянии.

Она говорила это приветливо, но как-то безразлично – совсем не как человек, прождавший его под дверью добрых полчаса. Так, будто ждать его было для неё работой.

Недостаточно строгая для математички, недостаточно мечтательная для литераторши; училка чего-то интересного, но второстепенного, вроде биологии или истории. Вот кем она была.

Юлия Николаевна располагала к себе. Даня подумал, что разговаривать через цепочку всё-таки невежливо, и сделал полшага на площадку.

И поплатился.

– Не откажете мне в короткой прогулке? Я хотела бы поговорить.

– Откажу. Я занят. Вы вообще кто?

– Человек, который хочет вам помочь. И ничем вы не заняты. Позвольте угостить вас обедом? Пожалуйста. – Она посмотрела ему в глаза. – Богдан Витальевич.

Интересно, в какой момент люди перестают называть себя сокращённым именем, подумал Даня. Он родился Даней, Даней отучился в школе и закрыл курсы, Даней стажировался и добрых пятнадцать лет проработал рекламщиком.

Даня Тульин редко слышал своё полное имя – обычно все по умолчанию предполагали, что он Даниил, и часто он не трудился поправлять.