Александра Голубева - Катастеризм [litres]

Странное, бессильное какое-то чувство расползлось по нему: будто всё уже предрешено и нет никакой возможности отказаться от этого незваного приглашения. Будто он уже согласился прогуляться с Юлией Николаевной и на всё другое, что она предложит (а что-то она непременно предложит, не зря же полчаса ждала его под дверью), тоже согласился. И нет пути назад.

Даня дёрнулся, стряхивая наваждение:

– Нет.

– Да, – усмехнулась Юлия Николаевна.

– Я предпочитаю есть дома. Не люблю заведения.

– Уверена, вы в силах себя преодолеть.

– Не давите. Это уже невежливо.

Вместо ответа она кивнула ему за спину – и только сейчас Даня заметил, что английский дверной замок, не требующий ключа, успел тихо за ним защёлкнуться, вытолкнув незадачливого обитателя квартиры на лестничную клетку. Он потянулся было в карман – но, разумеется, всё осталось внутри: и смарт, и ключи с модным брелком, на который можно было бы позвонить.

Два созвездия: медведица и медвежонок идут вечно жить на небо.

И нет пути назад.

Он почему-то думал, что у подъезда их будет ждать машина, которая отвезёт Даню в какой-нибудь психиатрический институт, но вместо этого Юлия Николаевна повела их в ближайшую «Цедру». Ёжась как школьница, заказала себе большой латте, а Дане – приличный омлет.

Яйца он терпеть не мог.

За соседним столиком парочка, не приглушая особо звук, смотрела матч в Firegaze и шумно болела за отечественную команду.

Всё это напоминало не то свидание, не то встречу с не очень богатым и опытным заказчиком.

– Давайте сразу начистоту, – предложила Юлия Николаевна. – Мой брат пытался помочь с вашим лечением. Соответственно, я знаю о вашем состоянии. И о причинах его тоже знаю. Мои соболезнования.

– О моём состоянии?

– У вас депрессия. Причём такая, при которой уже рекомендована госпитализация. Вы удивительный человек, Богдан Витальевич: вам удалось так построить жизнь, что рядом не оказалось никого, кто в происходящий ужас бы вмешался.

Даня не ответил.

Ему всегда нравилась его цифровая жизнь. В сети можно разговаривать с людьми только тогда, когда тебе правда есть что сказать; это делает любое общение намного глубже и содержательнее.

И случайное дрожание голоса не выдаст в тебе —

– Вам больно, Богдан Витальевич, – всё тем же спокойным, приветливо-равнодушным тоном продолжила Юлия Николаевна. – Настолько, что это перемешало вам всю биохимию мозга.

– Это потому что я… понимаете, я…

Убил —

– Я ознакомилась с ситуацией. Всей ситуацией. Она трагична – но вы не виноваты. По крайней мере, не виноваты настолько, как сами себе говорите. – Юлия Николаевна покрутила трубочку в кофе. – Но это не важно. Я знаю, что словами вас сейчас не переубедить. Поэтому спрошу о другом. Вы бы хотели забыть о том, что произошло?

– Забыть?..

– Стереть из памяти. Вы ведь всё равно уже не можете ничего изменить. Ваше страдание ничему не служит, никому не приносит пользы. Что, если бы его можно было просто убрать?

У парочки за соседним столиком кто-то закрыл сет – судя по реакции, противники.

– Я не… я не стремлюсь страдать специально, – пробормотал Даня. – Я пил таблетки, которые прописал ваш брат, мне просто потом врачи запретили. Если бы можно было изменить, я бы изменил. Но стереть из памяти? Совсем забыть?.. Нет. Так я не хочу.

– Это удачно, – ухмыльнулась Юлия Николаевна, – ведь стереть память невозможно.

Даня посмотрел на неё с недоумением.

– Ну, когда вы видите в сериалах или играх, как человеку удаляют из памяти некий эпизод – это чепуха, – пояснила она. – Память – это не череда сцен, а скорее сеть. Воспоминание о том, как вы в детстве впервые катались на лыжах, сцепляется у вас в голове не только с воспоминаниями того же периода, но и с запахом лыжной мази, концептом скандинавской ходьбы – знаете, это когда пожилые люди ходят с палками, – стихотворением Хармса про «странные дощечки и непонятные крючки» и даже самим словом «лыжи»! Собственно, и нет никакого эпизода у вас в памяти, эдакого файла со сценой катания на лыжах; есть скорее набор тегов. Конечно, конкретные нейроны или нейронные связи можно просто уничтожить – да только воспоминание о том случае не лежит у вас в голове в одном уголке, а распределено по всей коре. Изредка удаётся удачно попасть и отключить то, что нужно, но в целом… попытаешься вырезать человеку воспоминание детства – а рискуешь привести к тому, что он забудет слово «лыжи». Так что, если хочется что-то забыть, надёжнее прибегнуть к психологическим практикам. Понимаете?

– Вполне.

– А теперь забудьте всё, что я сказала. Потому что на самом деле стереть память можно. Нельзя, но можно. Можно переконфигурировать опыт прошлого.

Даня не стал делать вид, будто понял. Он сидел здесь без смарта и ключей, в домашних трениках и свитере с потёртыми локтями, и всё это было как-то невозможно глупо. Особенно напротив по-деловому аккуратной, худенькой Юлии Николаевны.

– Вот что, – решительно сказала она, – давайте совсем начистоту. Я здесь не для того, чтобы вам помочь, а скорее чтобы воспользоваться вашей бедой в собственных интересах. Мы с Юрой о вас поспорили – он считает, что я людоед. И, в общем, справедливо считает. Будь я врачом, мне стоило бы притащить вас к специалисту и подобрать вам новые антидепрессанты. Это сделало бы вам лучше. То, что я хочу предложить, тоже может – а может, и не. Но я не врач, я учёный, и цель моя – исследовательская, а ваш комфорт… продукт побочный. Хотя вероятный.

Этот воинственный цинизм звучал немного забавно, но в то же время освежал.

– Вот я и пришла к вам, – продолжала Юлия Николаевна, и Дане показалось, что беседует она не с ним, а с братом. – Потому что, что бы некоторые ни говорили, у меня всё-таки есть представления об исследовательской этике, и не всякий эксперимент я готова ставить на здоровом человеке. Но вы же нездоровы, верно? Вы всё равно уже решили сойти в могилу. И не смотрите на меня так – чтобы в неё сойти, необязательно прыгать с крыши. Можно просто довести себя до ручки. Часами смотреть в одну точку, чтобы поглупеть. Не есть нормальной еды и не двигаться, чтобы растолстеть и ослабнуть. Чтобы все системы вашего организма, которые могли бы вас вытащить, отключились. Не утверждаю, что такими темпами вы скоро умрёте – могут потребоваться годы. И всё же это путь в могилу. Я неправа?

– Не знаю, – пробубнил Даня. – Я об этом не думаю.

– Вы ни о чём не думаете. А значит – вам нечего терять. – Она отстранённо постучала трубочкой о край стакана. – Вам так плохо, что хуже уже невозможно. Значит… если бы вы изменились, стали другим, это было бы благом. Испортить-то точно нельзя. Верно? По-моему, вполне. – Она усмехнулась почти неловко.