Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

8:40 . Я знаю, что может спасти меня. Литания жизни. Перечень вещей, которые я люблю так, как может любить только живой человек и поэт:

– белые чашки, сверкающие чистотой;

– мокрые крыши в свете фонарей;

– хрустящая корка свежеиспеченного хлеба и пища с богатым, сложным вкусом;

– уютный запах ласковых пальцев;

– распущенные волосы, шелковистые и блестящие;

– бесстрастная красота огромной машины.

8:42 . Господи Иисусе, о Господи. Я не люблю Бога, но я люблю жизнь. Прохладную негу простыней. Сверкающие дождевые капли в прохладных бутонах цветов. Шершавый поцелуй чистых шерстяных одеял. [4] Господи… лишиться всего этого?

8:43 . Женщины. Я люблю женщин. Свежий пудрово-тальковый аромат женщин. Их бледную кожу и бледно-розовые соски в свечном свете. Их мягкость, и упругую твердость, и мускусную влажность…

8:44 . Я буду думать о женщинах. Я закрою глаза и буду думать о литании женственности, вспоминать запах, цвет и вкус живой женственности. Все исполненные жизни и жизненной энергии… [строчка не закончена. – Прим. ред.]

8:45 . Пронзительно свистят свистки. Попытаюсь свистнуть в свой. Одни сержанты выталкивают солдат из окопа. Другие – возглавляют атаку. Последую за… [неразборчиво. – Прим. ред.] … несправедливо.

Литания женской жизненной силы. Мысли о жизни защищают.

Прощайте.

[Хорошо известно, что другой окопный дневник Дж. Э. Р. на этом заканчивается. Вернее, на нижеследующей краткой записи. – Прим. ред.]

10.07.16, 8:15 утра . Полковник в последний раз проходит по окопу, и я готовлю своих солдат к атаке. Наши орудия по-прежнему молчат. Вероятно, штаб не хочет испортить сюрприз, приготовленный нами для немцев. Я шутливо сказал сержанту Кроссу, мол, хорошо бы гансы уже приготовили завтрак, а то я голоден как волк. Все весело загоготали.

[Следует заметить, что многие стихотворения, черновые наброски которых содержатся здесь, прежде датировались неверно. Принято считать, что «Ночную разведку» Дж. Э. Р. написал ночью 30 июня, когда вместе с офицерами 2-го полка Уэльских фузилеров наблюдал за возвращением разведывательной группы. Строки, начинающиеся словами «Звенят лопаты…», обычно датируются Рождеством предшествующего года, когда 13-я стрелковая бригада стояла в Анкаме, а лейтенант Рук впервые получил назначение в похоронный наряд. То, что раньше все называли «страшными картинами фронтовой действительности, созданными пылким воображением блестящего молодого поэта», оказывается скорее простым репортажем, нежели плодом поэтического воображения.

И наконец, строки с описанием личного участия в ночной разведке – «При свете лишь одних ракет сигнальных…» – отсутствуют во всех изданиях «Окопных стихов». Представляется очевидным (по крайней мере, данному библиографу), что Дж. Э. Р. работал над более длинным, более подробным вариантом «Ночной разведки», завершить который помешали обстоятельства. – Прим. ред.]

14 июля, пятница

Сегодня ночью Прекрасной Дамы нет со мной. Она приходила, но врачи зашумели, и больше она не вернулась. Я до сих пор слышу ее запах.

Мой сосед Брикерс – парень без половины лица, умудрявшийся стонать без умолку все время, когда я находился в сознании, – умер несколько минут назад. Последний булькающий хрип не оставлял сомнений.

Тогда Прекрасная Дама была здесь. А потом ушла. Я молюсь, чтобы она вернулась.

15 июля, суббота, 9:30 утра

Сегодня я лучше сознаю, где я и что со мной. Я узнаю знакомый грохот орудий. Сестра Поль-Мари – более приветливая из двух монахинь, ухаживающих за нами, – говорит, что там вовсю идет очередное наступление. От одной этой мысли меня мороз по коже подирает.

Мне кажется, Прекрасная Дама приходила ночью – я помню ее прикосновения, – но все прочие воспоминания последних нескольких дней размыты, подернуты туманом боли. Когда я впервые пришел в сознание, на тумбочке возле моей кровати лежали два предмета, принесенные мной обратно с «ничейной земли»: отцовские часы, остановившиеся на восьми минутах одиннадцатого, и секретный дневник, в котором я писал перед самой атакой. Похоже, я шел в атаку с ними в руках. Когда двумя днями позже меня наконец доставили в перевязочный пункт, часы я по-прежнему крепко сжимал в левой руке, а дневник кто-то засунул в карман моей рубахи – единственный предмет обмундирования, не разорванный на мне в клочья.

Опишу окружающую обстановку. Я нахожусь в передовом госпитале КВМК [Королевский военно-медицинский корпус. – Прим. ред.] на окраине Альбера. Поскольку линия фронта проходит всего в двух милях отсюда, эта деревня является своего рода перевалочной станцией между полевыми хирургическими лазаретами и базовыми госпиталями глубоко в тылу (зачастую в самой Англии). Данный «госпиталь» состоит из трех побеленных помещений в здании, вероятно принадлежащем женскому монастырю. Из окна я вижу Золотую Мадонну. [В центре деревни Альбер стояла большая церковь со шпилем, увенчанным позолоченной статуей Девы Марии, поднимающей над головой младенца Иисуса. В 1915 году в статую попал снаряд, и с тех пор она «лежала в воздухе» под прямым углом к шпилю. В дневниках Сассуна, Грейвза, Мейсфилда и сотни менее известных людей упоминается, как они проходили под этой причудливой достопримечательностью во время марша на передовую. По обеим сторонам фронта распространилось поверье, что, когда Дева Мария упадет, война закончится. Немцы добавили уточнение, что, если статуя упадет, победу одержит Германия. Тогда французские инженеры спешно закрепили висящую Мадонну с младенцем стальными тросами, и она оставалась в таком положении до 1918 года, когда германские войска снова заняли Альбер и устроили на церковном шпиле наблюдательный пост, а англичане вскоре снесли орудийным огнем и шпиль, и Мадонну. – Прим. ред.]

Почти все гражданское население покинуло Альбер, но деревне непонятным образом удалось уцелеть здесь, в непосредственной близости от места боевых действий. Часть нашей артиллерии стоит за Альбером. Войска днем и ночью проходят через нее в обоих направлениях; тяжелый топот башмаков, стук лошадиных копыт, брань солдат, волочащих по грязи пушки, не дают спать. В госпитале здесь лежат одни офицеры, и со слов сестры Поль-Мари я понял, что он предназначен только для очень тяжело раненных, которые не перенесут дороги в Амьен или на родину, и для легкораненых, которые вскоре вернутся на фронт. Похоже, я отношусь ко второй категории, увы.

В моей палате около дюжины человек, среди них несколько офицеров из моей стрелковой бригады. Почти все безнадежные. У одного, капитана, оторваны обе ноги, и в палате стоит отвратительный гангренозный запах. Другому, лейтенанту, пуля задела мозг, и он безостановочно несет всякий любовный вздор, принимая бедную монахиню за свою подружку. Мужчина постарше, майор, каждый день возвращается в хирургическую палатку, где ему отпиливают очередной кусок ноги. От него тоже пахнет гангреной и смертью, но он никогда не жалуется, просто лежит на кровати и смотрит в потолок неподвижным взглядом.