Михаил Зуев - Инкубус [litres]

– Что дальше?

– Сейчас, – Джон встал со стула, подошел к Андрею. – Сначала я должен его запустить.

Джон положил обе ладони на серую шероховатую поверхность модуля. Стол слегка завибрировал, раздался едва слышный тональный сигнал. Просто какой-то спиритический сеанс, подумал Андрей, – хотя, о чем это я, сам ведь барабанчик в действие приводил и не особо удивлялся. Верхняя поверхность модуля засветилась голубым светом. Джон убрал ладони, выждал несколько секунд и снова положил их на поверхность модуля. Свечение изменилось – там, где ладони Джона не закрывали поверхность, по ней бежали, пульсируя, желтые волны. Через полминуты они исчезли. Снова пискнул сигнал, а поверхность опалесцирующе засветилась салатово-зеленым.

– Модуль готов, – сказал Джон. – Можно приступать к регистрации. Ма, иди сюда. Садись.

Кадри вопросительно посмотрела на сына.

– Правую ладонь. Правую ладонь клади.

Кадри осторожно дотронулась до поверхности.

– Теплая… И щиплется немножко.

– Так и должно быть, ма. Не убирай пока руку.

Раздался тихий звуковой сигнал.

– Теперь левую.

Снова раздался сигнал.

– Джонни, а почему щиплется?

– Это не щиплется. Это покалывает.

– Зачем?

– Тактильный контроль. Модуль сообщает, что он в работе. Когда, как ты говоришь, не щиплется, то процесс не идет.

Опять сигнал.

– Точно! Перестал щипаться.

– Цвет какой, ма?

– Ну, ты же сам видишь – зеленый.

– Не щиплется и зеленый цвет – значит, процесс завершен успешно. Если бы что-то случилось, светился желтым или красным. Если желтым, означает – повторите процедуру. Красным – критическая неисправность модуля.

– Да у них там те же цветовые предпочтения, что и у нас! – ухмыльнулся Андрей. – Вариантов у тамошних дизайнеров, похоже, немного.

– Всё бы тебе смеяться, папа. Твоя очередь.

Алеко хотел было подхватить чемодан Джона, но тот отстранил руку – мол, я сам.

– Погоди, – Андрей сел на диван, – куда так разогнался? Присядем на дорожку.

Вот так и живем. Решаем судьбы мира, ни больше ни меньше, а без суеверий – никуда. Кадри слева, Джон – справа. «На фоне Пу-у-у-шкина снимается семейство…», – запел в голове Окуджава. Смешно.

Андрей вдруг ясно-ясно увидел самый первый день, прогулку по зоопарку с ней, чье имя тогда еще не успел выучить, вспомнил, как у выхода набрели на клетку с большим белым попугаем. Кадри нагло передразнивала птицу. Попугай злился, ругался на чем свет стоит, а Андрей украдкой любовался маленькими ямочками на щеках и вечерним пожаром солнца за ореолом волос, отчего она сама становилась похожей на солнышко.

– По старшинству. Самый молодой – встает первым.

Джон вскочил с дивана, схватил свой чемодан, и чуть ли не вприпрыжку ринулся вон из дома. Перекрестив его вслед, Кадри прижалась щекой к щеке Андрея.

– Скорее возвращайтесь!

– Мы постараемся.

– Что ты хочешь, чтобы я приготовила, когда вы приедете домой?

– Испеки торт.

– Какой?

– Морковный! – И оба залились смехом.

– А ты знаешь, – не переставая смеяться, спросила Кадри, – почему я тебе тогда этот анекдот рассказала, про морковный торт?

– Не… Почему?

– Я охотилась.

– На кого?

– Да на тебя, глупый. Засмеялся – и всё. Мой. Мой навсегда.

– Ты коварная.

– Нет. Я просто умная. Имею право.

Поднялись с дивана, держась за руки. Кадри обняла, потом повернула от себя, подтолкнула ладонью между лопатками – иди. Андрей подхватил чемодан и, не оборачиваясь, вышел из дома.

Машина с безмолвным Алеко за рулем плавно катила в аэропорт Самуи.

– Пап, когда прилетим?

– Через сутки. Может, позже.

– Так далеко?

– Нет, просто долго. Три рейса, две пересадки.

– Ну ладно. Я кино накачал. А там розетки есть, если планшет сядет?

– Есть, не волнуйся.

– А я и не волнуюсь.

В аэропорту тихо сказал Алеко, выгружавшему чемоданы: жди. Тот кивнул.

– На Бангкок – седьмая стойка! – Джон оторвал взгляд от табло и бодро покатил чемодан за собой.

– Джон, остановись, – догнал его голос отца.

– Что? – обернулся Джон.

– Остановись. Нужно поговорить.

– Сейчас? Давай зарегистрируемся, потом поговорим, – Джон снова двинулся в сторону стойки.

– Джон, стой.

Андрей, повернувшись, зашагал к кафе в центре зала. Джон, недоумевая, поплелся следом.

– Мороженого хочешь?

– Нет.

– А что хочешь?

– Ничего.

– Ну как знаешь.

Андрей заказал кофе и виски.

– Джон, ты не летишь.

Сын молчал. Ни укора, ни упрека, ни даже вопроса. Просто молчал, и всё.

– Ты не летишь. Я так решил.

– А раньше не мог сказать?! – глаза Джона предательски заблестели, щеки возмущенно запылали пунцовым.

– Я не был уверен.

– А теперь уверен, да?

– Теперь уверен. Послушай меня, Джон. Внимательно послушай. Я сейчас все тебе объясню. Не только тебе, но и себе.

В горле пересохло. Андрей глотнул виски.

– Мы с тобой всего лишь люди. Мы не Программисты. Ни ты, ни тем более я. Я отдаю себе отчет в том, зачем ты и такие, как ты, пришли сегодня в наш мир. И понимаю не просто как твой отец, нет. Понимаю как человек, много лет назад добровольно согласившийся полностью изменить свою жизнь, да что там свою – жизнь всей семьи, жены и ребенка – вас, кого я люблю больше всех на свете, люблю больше жизни; изменить жизнь ради дела, на какое, по большому счету, и жизни не жалко. Я понимаю, кто вы – ты и такие, как ты. Я все понимаю. Я знаю, что вы – следующее поколение, и что без вас никакого завтра не наступит.

Андрей замолчал. Джон впервые видел отца таким – одновременно взволнованным, предельно искренним и столь же несчастным.

– Но я ничего не могу и, главное, не хочу с собой поделать! Ты и мама – вы всё, что у меня есть, всё, ради чего я живу. И я не могу рисковать вами – ни тобой, ни мамой. Я не знаю, куда я сейчас еду. Я не знаю, что меня ждет. Поэтому я лечу один.

– Папа, может, ты все же изменишь решение?

– Нет, не изменю. Потому что знаю – ты на моем месте поступил бы точно так же.

Джон смотрел на дрожащие от волнения руки отца и с неизбежностью понимал – отец прав, во всем прав. Во всем, что сказал.

– Вот послушай, Джон. Всего два вопроса. Два проклятых вопроса. Ответь мне. Только ответь честно. Вопрос первый. Сколько тебе лет?

– Ты же знаешь. Двенадцать.

– Тебе еще как минимум шесть до совершеннолетия. И будь ты хоть семи пядей во лбу, ответственность за тебя сейчас лежит на мне и на маме. Я что-то не то говорю?

Джон не ответил.