Михаил Зуев - Инкубус [litres]

Андрей дал мысленную команду регулятору. Вал «центрифуги» ускорился. Андрей зафиксировал режим и выключил регулятор. Тот соскользнул с кожуха и упал на пол сарая.

– Не разбей! – воскликнул Слава. – И что теперь?

– Оставим до утра. Пусть крутится, – ответил Андрей.

– И не улетит? – недоверчиво спросил Слава.

– Теперь нет. Мы стабилизировали.

– Ладно, поверю тебе на слово, волшебник Изумрудного города.

Слава встал с табурета.

– Жрать хотите?

– Хотим, – подтвердил Док.

– Щас барашечка-козленочка погрызем, поджарил загодя. А я по такому случаю еще и водочки из горла приму. Что смотришь с укоризной? – Слава повернулся к Андрею. – Думаешь, мне пить вредно? А зря думаешь. Шаляпину вон, Федор Иванычу великому, доктора прописали по бутылке водки в день. Спирт глюконеогенез [61] Глюконеогенез – метаболический путь, приводящий к образованию глюкозы из неуглеводных соединений (в частности, пирувата). в печени тормозит, при диабете самое то. Не пил бы Федор Иваныч, подох бы лет на пять раньше. А мне дохнуть никак нельзя. Дети малые и жена молодая.

– Слав, кончай заупокойные речи, – сказал Док.

– Ладно, не сердись, работодатель. Это я так, попиздеть чутка. В финале все будет хорошо и они поженятся, вот увидишь! – рассмеялся Слава. – Голливуд живет и побеждает! Пошли, мужики, а то с голодухи живот скоро сведет, пердеть уже нечем. Андрюш, закинь какую-нибудь херь сверху для нагрузки.

Андрей осмотрелся, нашел возле стены лысую автомобильную покрышку. Взял, поднес к «центрифуге» и на вытянутых руках завел ее над вращающимся ротором. Покрышка, медленно поворачиваясь вокруг вертикальной оси, зависла в воздухе.

– Вот же до чего дошел прогресс, – задумчиво протянул Слава и, скорчив имбецильную рожу, заверещал: – Мальчик, кем ты хочешь быть? Кофмонафтом! А как тебя зовут? Ни-зна-а-а-а-ю!..

После подгоревших Славиных бараньих котлет с печеной, сдобренной розмарином картошкой Андрея нестерпимо повело в сон. Сутки пути никому не даются легко, особенно если тебе прилично за пятьдесят. Но не тут-то было.

– Вы двое как хотите – а я хочу видеть это! Я хочу любоваться этим! Я… да мне… да я до сих пор не верю глазам!.. – кричал, брызгая слюной, раззадоренный водкой Слава. Он, словно клещ, вцепился в Андрея и Дока и, мертвой хваткой держа под руки, тащил обратно в сарай. – Ну, мужики, это же невероятно! Оно не должно работать! Оно ведь с места в карьер пинком под жопу посылает первый закон термодинамики! Несите коньяк, нам определенно стоит продолжить!

Нетвердой походкой, оступаясь и чуть ли не падая, Слава доковылял до гудящей «центрифуги». Остановился, словно примеряясь. Покачнулся. Схватил парящую в воздухе автомобильную шину, потянул на себя, сбросил с невидимой опоры, едва не отдавил правую ступню. Покрышка, скользнув по пустоте, словно камень для керлинга по подтаявшему льду, толкнула его в грудь; слетела с высоты, гулко шлепнулась боковиной оземь, подняв с земляного пола облачко сухой пыли.

– Док, эй, давай, подсобляй! Ну, чего залип там, сюда иди! – неутомимый Слава с ослиным упорством приподнял с пола за торец отрезок стального рельса. – Я один никак, у меня пупок развяжется! Ну, не тормози!

Андрей пожалел прилично захмелевшего Дока, сидевшего на полу, прислонившись к монтажному столу, – подошел, ухватился за другой край рельса. На пошедшем мелкой испариной лбу Славы хищно вздулись две вертикальные вены.

– Р-р-аз, д-д-ва, давай! – прохрипел Слава, рывком закидывая рельс на невидимую опору над ротором. – Эй-эй, Андрюх, алё, упрись! Сразу не отпускай, слетит, покрошит нас в труху!

Рельс, колыхавшийся в воздухе, словно стрелка гигантского компаса, медленно поворачиваясь вокруг вертикальной оси «центрифуги», несколькими секундами спустя начал еле заметно, словно нехотя, опускаться на с безумной скоростью вращающуюся поверхность завывающего ротора. Сейчас разнесет, понял Андрей, – костей не соберем. Закрыл глаза, дал команду. А ведь уже легче получается управление! «Центрифуга» взвыла тоном выше и рывком ускорилась. Рельс замер, поднялся сантиметров на семь и недвижно зафиксировался в невесомости. Воздух между ним и ротором едва заметно опалесцировал фиолетовым.

– Сколько по ощущениям? – Слава повернулся к Андрею. – Килограммов сорок?

– Ну да, где-то.

– И ведь держит! Держит, не шелохнется. За это надо выпить! – Слава плюхнулся на пол рядом с Доком. – Ну что, ребята, как – решили мы задачку?!

Не усидев на месте, тут же снова вскочил и чуть ли не бегом стал нарезать круги по сараю.

– Нет, нет, не-е-ет, я не понимаю, почему оно работает! Оно не должно работать! А оно уже четыре часа висит и крутится. Оно абсолютно стабильно крутится! Оно не должно… Оно же…

– Оно так хоть век крутиться будет, – оборвал словесный понос Андрей, – Слав, сядь ради бога, успокойся. Нервничать вредно.

Слава замер. Не спуская глаз с жужжащего ротора, снова опустился на пол рядом с Доком. Док открыл глаза, обнял Славу за плечи:

– А помнишь, как ты мне задвигал, что этого не может быть?

Слава взял у Дока из рук коньячный стакан, одним махом осушил до дна.

– Я и сейчас не верю. Может, снится?

Ущипнул мочку правого уха:

– Нет, всё веселее. Не снится. Теперь в самый раз кино снять да в нобелевский комитет отослать, давно они там такого не видали, придурки, – вечный двигатель и антигравитатор в одном флаконе!

– Слав, будь человечен, – отозвался, снова зажмурившись, Док, – им после такого кино психиатр потребуется. Чему ты радуешься?

– А то тебе непонятно?! – Слава опять вскочил. – Это же… это же новая эпоха!..

Док тяжело молчал. Коньяк, конечно, сделал свое дело – то ли доброе, то ли как, – но причина прострации была вовсе не в нем. В памяти всплыло лицо бабушки незадолго до последних дней, когда два инсульта, один за одним, навсегда лишили ее не только речи, но и разума. Тогда стояло сухое пыльное горячее лето семьдесят шестого. Док как раз закончил десятый, поступал в институт. В Сокольниках, буквально в четырех кварталах от дома, открылась американская выставка к двухсотлетию Соединенных Штатов. Проснувшись в половине шестого, уже без пяти Док был возле касс – но куда там! Ранняя очередь растянулась на добрый километр, если не полтора, и в павильоны удалось попасть лишь к полудню.

– Что ты сегодня сам не свой? – бабушка повернуло лицо со слепыми бельмами навстречу вернувшемуся внуку. После сбивчивого рассказа только вздохнула:

– Эх, молодость, молодость… Ни одно техническое достижение не сделало человека автоматически счастливым. Всё совсем наоборот. Почти каждое было повернуто так, чтобы усугубить несчастья. Мне в четырнадцатом было меньше, чем тебе сейчас. Отец повел нас с братом смотреть на аэропланы, один такой громадный был, «Илья Муромец». Я мечтала – вот бы прокатиться, да где там. Даже просто с земли увидеть, как он взмывает в небо, уже было за счастье. И что потом? – бабушка закашлялась. – А просто началась первая мировая, и с аэропланов на нас полетели бомбы. Дело не в технике, а в том, что здесь, – бабушка с трудом подняла сухонькую морщинистую кисть руки, обсыпанную бурыми пигментными пятнами, вытянула указательный палец и коснулась виска. – И еще здесь, – опустила руку, приложив раскрытую ладонь к сердцу.