Владимир Алексеев - Чудо [litres]

Это замечательно, что манифест стал лишь первой песчинкой, которая начала катиться с горы. На своем пути она столкнула несколько камешков, а они, в свою очередь, увлекли со склона множество булыжников. После вольных интерпретаций исходного текста появились и совсем новые манифесты, а затем и целые течения. Это хорошо.

Из воспоминаний Марты Оберхойзер, опубликованных в 2076 году по ее завещанию.

Доктор Армстронг просила называть их по имени и пациентами, но, когда ее не было рядом, мы все равно называли их только по номерам. Так было проще. Может, она думала, что нам это безразлично. Лично я не боялась живых и никогда не испытывала жалости к их страданиям. Это не нужно ни им, ни мне. Но нам не было все равно. Им положен только номер. А потом? Потом, если пациент выживал, это всегда был уже совсем другой человек. И в этом случае мы давали им редкие имена. Вроде Афины или Клавдия. Чтобы было легче отличать.

Их привозили сюда на вертолете – по два-три, иногда четыре номера. Под наркозом, в деревянных коробках, как груз. Вместо документов – паспортов, медицинских карт – были бирки с четырехзначными номерами и буквами, как у покойников. Коробки мы не выбрасывали, а складывали в ангаре, потом использовали их, если приходилось кого-то хоронить. Тела отправляли к анестезиологу, доктору Шеферу, где их клали под капельницу и продлевали наркоз, так, чтобы в любой момент можно было вернуть в сознание. Примерно каждый восьмой номер так и не просыпался. Особенно те, кого оставляли на конец. Мы не хотели проблем, и их пропускали через все, а в отчете писали, что номер погиб в результате последующих процедур.

Времени было мало. После Шефера номера полностью промывались. Желудок и кишечник опустошались и покрывались изнутри специальным раствором. В задачу сестры Герты входила иммунизация. Так мы это называли. На самом деле Герта делала инъекции мутагена в кровь и проводила последующее радиоактивное облучение номеров. Мне приходилось делать самую неприятную часть работы, от которой все отказывались. За это хорошо платили, и мне было все равно, что там происходило.

Герта привозила готовый для окунания номер на тележке ко мне. Шефер при нас отключал капельницу. Это значило, что номер очнется через десять-пятнадцать минут. Далее мы надевали ему наручники на ноги, а на руки муфты для лабораторного манипулятора и цепляли их к крюку. Если это был ребенок, мы меняли муфты на детские. Затем Герта уходила готовить следующего, а я с помощью манипулятора поднимала и опускала номер в резервуар с водой, типа аквариума по пояс. Нужно было еще установить автоинъектор с адреналином на грудь номера. Затем я опускала тело полностью под воду. Начинались первые конвульсии, и в легкие попадала вода. Это длилось около десяти секунд, после чего обычно открывались глаза. В этот момент я включала автоинъектор, и в сердце впрыскивался адреналин. От этого сознание обычно мгновенно прояснялось, и на несколько мгновений конвульсии прекращались.

Я делала фотографию на полароид. Доктор Армстронг не просила меня, я делала это для своей коллекции. Если получалось поймать кадр, мне нравился этот спокойный взгляд перед финальной конвульсией. Очень чистый. Почти сразу номер понимал, что происходит, но адреналин быстро переставал справляться. Легкие уже были наполнены водой, и требовалась пара секунд, чтобы мозг отключился. Я включала секундомер, ждала еще минуту и вынимала тело из воды. Когда секундомер показывал две минуты, а тело нельзя было держать больше трех, я делала пять разрядов дефибриллятора в сердце. Номер приходил в себя – моя задача была только запустить сердце. Дальше их увозил доктор Шефер.

Так продолжалось, пока мы заканчивали со всеми. Я обычно сразу шла курить. Когда возвращалась, Шефер уже знал первые результаты и рассказывал нам с Гертой. Если выживала половина или больше, Армстронг потом выписывала всем премию. Мы целенаправленно шли к Шеферу, чтобы узнать результат. Поначалу редко выживал даже один номер. Но со временем Шефер добился лучшего сбалансирования анестезии и адреналина, и мы почти всегда получали премию.

Я не могу сказать, что, когда училась на врача, мечтала об этой работе. Но я и не жалела никогда. Работа напряженная, зато платили отлично. Мне удалось сменить ее на нечто более удобное только из-за одного счастливого случая. В день, когда привезли Клавдия, точнее того, кем он был раньше, было всего четыре номера. Доктор Армстронг сказала, что Андрея – так его звали – надо поставить первым, и она будет присутствовать при всех манипуляциях сама. Я еще не знала, что он ее сын, она ничего мне не сказала. Я решила, что это обычная проверка, и делала все как обычно, без сантиментов. Она молча смотрела. Тело было серым, необычно худым, с очень тонкими хилыми руками, и, если бы не Армстронг, я наверняка зацепила бы его за ноги и опускала в воду вниз головой. Так было надежнее, но пришлось повозиться с руками.

В остальном все шло нормально, как обычно, но, когда я достала полароид, она неожиданно закричала. Я никогда не слышала, как она кричит. «Что вы делаете?!» Или что-то еще, я точно не помню. Я огорчилась, что не удалось сделать такой кадр. И потом, когда привезли второго, все еще была расстроена. Все думала про эту фотографию. Армстронг ушла, я могла бы дальше спокойно работать. Но она забрала фотоаппарат, и я из-за этого очень нервничала. Я еще не знала, что так было лучше для меня. То, что случилось потом, я не рассказывала никому. Но сейчас вот решилась написать. Хотя и не стоило бы.

Когда я опустила второго по пояс и прикрепила автоинъектор на грудь, то замешкалась. Отвлеклась на что-то. Раньше такого не случалось. И номер очнулся.

– Где я? Пустите, – говорит.

Это такое нарушение, что за него мне грозил выговор или что еще хуже. Я очень испугалась и не знала, что делать. Из-за моей оплошности все было испорчено. Окунание теперь было бесполезно. Номер должен был прийти в себя от адреналина уже под водой.

– Отпустите меня! – начал кричать он. – Я боюсь! Кто вы? Где моя мама?

Руки машинально нажали кнопку манипулятора, и я начала опускать тело в воду. Надо было продолжать процедуру, как если бы все было по плану. Крик, конечно, привлек внимание вездесущего Шефера, который прибежал и посмотрел на меня вопросительно.

– Кто кричал? – спросил он сердито. – Я сейчас с Армстронг и ее сыном, нам нужна тишина.

– С сыном? – Я сильно удивилась тогда. – Этот кричал. Под наркозом, не приходя в сознание.

– Ты уверена, что девочка не приходила в сознание? – спросил он.

– Да, конечно, – ответила я.

Он подошел и внимательно изучил лицо номера. К этому моменту все конвульсии уже давно закончились. Поэтому Шеферу ничего не оставалось, как просто уйти. Я была недовольна сразу по двум причинам. Во-первых, мне снова не удалось сделать фотографию. Даже на телефон, хотя я любила именно полароид. Во-вторых, я тогда подумала, что нам теперь вряд ли дадут премию. Я не торопилась. Выдерживать две или три минуты, теперь было неважно. Даже секундомер не стала включать. Тем не менее я сделала все по инструкции. Пять ударов дефибриллятором, укол внутримышечно.