Михаил Зуев - Канун

– А от кого?

– Ну уж точно не от меня. Нужно заниматься собой, нужно лечить осложнения.

– Я буду…

– Предостерегу вас. Все говорят – буду. Мало кто делает.

– Я буду…

– Надеюсь. Вам не следовало делать того, что вы сделали. Я сожалею, что вынужден вам это говорить.

– Доктор, неужели нет шансов?

Сепп выбросил окурок в окно. Закрыл раму. Взял Кадри обеими руками за плечи.

– Деточка, тебе сколько лет?

– Восемнадцать.

– Ты молодая, соматически сохранная. Нужна профилактика. Нужно постоянное наблюдение. И лечение, если потребуется – безотлагательно, а не когда-то там «потом»! Я знаю две клиники – Стокгольм и Цюрих, там, возможно, справятся.

– А у нас?

Сепп повернулся и медленно, прихрамывая, двинулся в темноту, туда, где молочно-белым матовым стеклом светилась дверь отделения, отпустившего Кадри.

– Пицца приехала! – Андрей, пахнущий холодным ветром, аккуратно положил на стол коробки.

– Ну вот, сейчас наемся на ночь, а потом приснятся слоны на ушах. Пойду за тарелками.

– Каа, не хочу тарелки. Нам тут салфетки и картонные всякие штуки положили. Давай свинячить!

– Давай, Хрюн Моржов!

Андрей грыз пиццу с хрустящей корочкой, запивал томатным соком и совершенно примитивно, без всяких там эстетизма и интеллигентности думал: господи, ну какая же красивая баба! С какой стороны ни посмотри – бывает же такое!

Андрей был в курсе, что такое бывает. Теоретически бывает. В книгах описано, в кино снято. Цену книгам и кино Андрей знал – сам был не чужд. Но вот чтобы практически, и не просто где-то там, а здесь и с ним! Странное растущее чувство заполняло его, как гелий, поднимало, тащило в полет. Но вот назвать чувство он не мог – сразу появлялся страх, что, будучи названным, оно растворится, исчезнет. Андрей не хотел пошлости слов. Не надо слов, хочу только ощущений.

– Андрюш, давай спать! Глаза сами закрываются.

– Ты иди, Каа. Я следом. Я сейчас.

На краю дивана в гостиной лежали джинсы и свитер из ангорки, снятые им с Каа еще утром и больше не пригодившиеся ей сегодня. Андрей взял свитер – нежно, как маленького ребенка, и зарылся в него лицом. Все на свете скоротечно и неправильно. Все неверно и зыбко. Кроме меня и ее.

В юности Андрею время от времени снился один и тот же сон. Что он в родительской квартире, но родителей с ним нет. Только квартира немного не такая, какой должна быть. В какую комнату ни войди – в ней обязательно есть еще одна дверь. А за той дверью – другая комната, и тоже со второй дверью. Андрей блуждал по анфиладам комнат, обставленных какой-то дорогой, очевидно в кино им виденной, модерновой мебелью, и одна мысль посещала его в такие мгновения: это же все мое – так почему я об этом ничего не знал раньше, почему я здесь впервые, если оно мое и я всему здесь хозяин?! Вот и теперь, наяву – надо же было столько лет ходить кругами, чтобы вот так, как сейчас, открылись все анфилады, стали реальной реальностью! И столько еще всего у нас впереди!

Прежде чем выключить свет, он стоял и смотрел на нее спящую. Морщинки на лбу расправились. Припухлость под глазами стала меньше. На лице застыла легкая улыбка.

Утром Кадри красилась у зеркала. Андрей, усиленно притворяющийся спящим, любовался ею, оставив лишь щелочки между зажмуренными веками. Закончив, встала, взглянула в окно.

– Вставай, соня, вставай, малыш! Что сейчас тебе покажу-у-у…

Андрей обнял ее сзади, прижал к себе. Руки утонули в теплой ангорке.

– Там!..

За окном – вдали, над полем, висело молодое солнце. А под ним танцевали в небе тысячи птиц.

«Ave, Caesar, morituri te salutant!» [51]– ужаснулся внезапной мысли Андрей.

– Что для этого я должен сделать?

– Встать из-за стола и пойти в туалет.

– Там что, конспиративная явка?

– Нет. Зеркало. Просто посмотритесь в него, Док.

Олафу явно нельзя было отказать в изощренном, даже извращенном, чувстве юмора.

Док в жизни занимался разными вещами. Иногда – очень разными вещами, причем одновременно. В бизнесе ведь так: специализация – удел производственников и управленцев. Те же, кто бизнесы создают и выращивают, зачастую не имеют ни профессий, ни дипломов. Док привык решать нестандартные задачи, такие, что в учебниках не описывают. Но предъявленный ему Олафом мгновение назад вызов явно превосходил все то, с чем Док когда-либо имел дело. Предложение Олафа вообще располагалось в какой-то другой плоскости.

Док вспомнил добрую широкую улыбку своего институтского преподавателя по психиатрии. За давностью лет его имя в памяти не сохранилось, но вот тембр голоса и улыбка – были на месте. Вальяжный психиатр на занятии внимательно опрашивал больного, потом благодарил его, провожал, плотно закрывал дверь и спрашивал у студентов, с особой ласковой интонацией:

– Ну, что скажете, молодые коллеги, – наш пациент?

Я теперь точно «наш пациент», рассмеялся про себя Док. Тем временем Олаф, после небольшой паузы, продолжил.

– Вот смотрите, Док, что это, так элементарно – патч «поставили» в новое поколение, и прямо с завтрашнего дня все стали другие? Если бы так просто… Нет. Ни культуру общества, ни этику невозможно передать патчем. Ведь мы вносим изменения в поколение детей, и то не во всех, а только в отдельных особей.

– Как так, Олаф? Почему не во всех? Что, не все достойны?

– Док, свобода воли. Родители будут решать, получат ли их дети патч или вырастут безо всяких фундаментальных изменений. И что-то мне подсказывает, что далеко не все родители будут рады прогрессивным изменениям в детях.

– Я понимаю, Олаф, но все же – почему?

– Они так воспитаны, Док. Они с этим выросли. В человеческой культуре считается нормальной селекция растений и животных. Никто даже не задумывается, хорошо это или плохо – получать организмы с заранее заданными характеристиками. Но вот когда речь заходит о человеке…

– Послушайте, Олаф, я толстокожий, в силу профессиональных качеств и опыта, но ваш последний пассаж напряг даже меня. Что это значит – «когда речь заходит о человеке»? Тут уже не просто допущение, тут конкретная евгеника!

– Док, так же как и вы, я не имею отношения к фашизму и не разделяю его идеалов. Никакая у меня не евгеника. И я докажу вам это на раз.

– Доказывайте.

– В мире ежегодно рождаются сотни тысяч, если не миллионы, детей с тяжелыми патологиями. Многие из них нуждаются в реконструктивных операциях на сердце и сосудах, на легких, на почках, на печени – уже в раннем младенчестве.

– Кому, как не мне, это знать, Олаф.

– Поэтому я и избрал пример, близкий к вашему профессиональному опыту. Кроме того, еще большее количество детей страдает инсулинозависимым диабетом и нуждается не только в синтетическом инсулине, но и в средствах его доставки и введения в организм – например, в инсулиновых помпах. Дети с патологией опорно-двигательного аппарата не могут жить без инвалидных кресел с автономным электропитанием и продвинутыми системами контроля и управления. Я могу сделать этот список в десятки раз длиннее.