Эйлин О'Коннор - Вы признаны опасными [сборник litres]

– В наших силах раскрутить маховик истории назад! – кричит Степашка. – Вот она, та стрелка, где поезд когда-то сошел с рельсов и с тех самых пор несется под откос! В ваших руках, мой генерал!

В руках генерала была стопка, куда беспрестанно подливал то один, то другой солдатик слева и справа. Но пьян был Бубенин не от водки.

И тут Хрюша открыл глаза, на удивление ясные.

– Сдохнем ведь все, – очень трезвым голосом сказал он. Спокойно так сказал, констатируя факт. Без всякой рисовки, без трагедии и патетики. Я давно не слышал, чтобы розовый с кем-то разговаривал таким тоном.

Генерал со Степашкой замолчали. А потом Степашка кивнул, как будто речь шла о чем-то решенном:

– Да. Сдохнем.

И ко мне оборачивается.

– Но оно ведь того стоит, а, дружище?

Генерала Бубенина он в расчет словно и не берет. А смотрит только на меня, и улыбается как тогда, когда его в первый раз внесли в студию: пушистого как котенок, любопытного, искреннего, заразительно хохочущего над любой ерундой.

Я же говорил, что верю ему, да? Может, это все потому, что создали меня все-таки собакой, а не свиньей, а любой собаке нужен свой герой.

– Конечно, – без тени сомнения отвечаю. Хотя каких-то полчаса назад подумывал огреть Степашку по башке блюдом из-под семги, лишь бы он перестал лить свой сладкий мед, от которого мозги слипаются в сплошную соту.

– Тогда поехали, – ухмыляется ушастый. – Дорогие девочки и мальчики, в эфире спецвыпуск программы «Спокойной ночи, малыши».

О том, что случилось потом, знают, наверное, все. По крайней мере, в этом Степашка не обманул. Генерал Бубенин захватил власть и объявил военный коммунизм в отдельно взятом городе, а нас троих назначил верховными членами комитета по чрезвычайному положению (и единственными, замечу).

Первое, что сделал Степашка еще до введения комендантского часа, – обязал каждого жителя, достигшего возраста пяти лет, в двадцать ноль-ноль по московскому времени включать телевизор. Местное телевидение, разумеется, было прибрано к рукам, и единственный канал Бурьянова стал транслировать «Спокойной ночи, малыши». За игнорирование указа без веской причины полагался расстрел на месте. Я думал, непременно кого-нибудь придется шлепнуть и тут же поднимется бунт, но местные жители, ошеломленные инициативой Бубенина, послушно стали выполнять все что приказано.

Так что и здесь Степашка оказался прав.

Из местного зоопарка к нему привели молоденькую пухлую лису с мило отвисшими щечками. Она оказалась совсем простушка: взглянула на его черные усики, на специально для зайца пошитые галифе – и пропала. Ходила за ушастым, в глаза заглядывала, обещала нарожать стаю детей и кормить их винегретом. По вечерам они уединялись в отдельной комнате и до утра ворковали.

Генерал готовился к обороне, Степашка произносил перед армией духоподъемные речи. Во всех новостях только и речи было, что о нас и захвате власти. Приехали журналисты. Степашка произнес в камеру краткую умную речь о примере для других и о нашей готовности пожертвовать собой ради великой идеи, но тут откуда ни возьмись вылез пьяный Хрюша, отстранил его и заплетающимся языком произнес:

– А вы нынешние памперсы видели?

Журналисты переглянулись.

– А я видел, – горько сказал Хрюша. – Знаете, что на них нарисовано? – Он выдержал паузу. – Мы! На них нарисованы мы! Куклы из лучшей детской передачи, когда-либо существовавшей на свете. И если в нас насрать, мы становимся красными.

Он вдруг побагровел, взрыл копытом землю и заорал:

– Вы ж нам в душу насрали, сволочи! И теперь мы все – красные!

Кинулся на журналиста, разбил ему очки, пытался дотянуться до камеры и истошно визжал, пока его вязали.

Разумеется, запись его истерики показали на всю страну.

Но Степашка по-прежнему был собран, деловит и, кажется, очень счастлив. По-моему, впервые в жизни. Он отдавал грамотные приказы об обороне, поймал трех шпионов, но никого не расстрелял, а только запер в местной тюрьме, проверил работу двух подземных бункеров и перенес туда штаб.

Город меж тем жил на военно-осадном положении. Пока снаружи решали, что с нами делать, Степашка спокойно провел реквизицию. Население даже не пискнуло.

За три дня комитет по чрезвычайному положению издал указ о запрете покемонов на территории России, о повышении пенсии, индексации зарплат, об обязательном бесплатном среднем и высшем образовании и оказании медицинской помощи всем нуждающимся. На второй день был торжественно открыт медицинский университет (временно, до появления нового здания – на базе кулинарного техникума). Первые же попытки продавать втридорога спички и хлеб Степашка пресек, показательно расстреляв спекулянта на главной площади. После этого рынок стали патрулировать солдатики, и больше желающих заработать подобным образом не находилось.

Я ничего не ждал. Просто делал то, что приказывали: раздавал еду, следил за порядком в городе, руководил круглосуточными патрулями. Нам было очевидно – всем, кроме генерала, – что накроют нас очень скоро. Но никто не паниковал.

Может быть, потому что на панику просто не было времени. Мы не успевали даже спать.

Когда стало ясно, что штурм – это вопрос нескольких часов, Степашка спустился в бункер, заперся там со своей лисой и выпил яд. Я знаю это, потому что он написал мне прощальное письмо. Оно до сих пор со мной.

Когда началась заварушка, Хрюшу застрелили в ресторане. Говорят, он сопротивлялся отчаянно и положил не меньше пяти бойцов. Думаю, врут. С него бы сталось и два десятка положить.

Что касается меня, я сумел уйти со стаей бродячих собак и выбрался за периметр города в последний момент, когда оцепление практически сомкнулось. Дважды мы нарывались на патрули, и дважды меня спасали кормящие суки, закрывая своими телами от врагов.

Ах да, генерала расстреляли.

Долго рассказывать, как я пробирался по просторам нашей родины, пока наконец немыслимыми путями не оказался на теплоходе, идущем в Буэнос-Айрес.

Думаю, это мой последний город. Я больше не Филя, герой передачи «Спокойной ночи, малыши». И уж конечно, не член чрезвычайного комитета. Впрочем, всерьез я им никогда и не был. Так что даже не знаю, кто я такой. Игрушечный пес, которому повезло исполнить мечту своего друга? Нет, слишком пафосно. Степашка бы этого не одобрил. Беглец? Я был им когда-то, но теперь, мне кажется, я на своем месте.

Иногда я слышу их голоса.

«Задави лыбу, Филя, ты не в цирке», – говорит Хрюша.

Ирония ситуации заключается в том, что я именно в цирке, вместе со старым португальским клоуном, выкупившим меня у механика того самого теплохода.

«Нас будут помнить всегда», – говорит Степашка.