Стивен Эриксон - Радость, словно нож у сердца [litres]

Хэмиш ткнул в Рональда пальцем, словно подчеркивая, что тот попал в самую точку, и принялся писать в блокноте.

– Совершенно верно, Рональд. А потом?

– А потом они отняли у нас огнестрельное оружие. А также ножи и кулаки.

– Атомные бомбы, танки, истребители, крылатые ракеты, дроны – все это можно списывать в утиль.

– Предположительно, – заметил Рональд. – Вслух этого пока что никто не объявлял. Хотя и не следует ожидать, что объявят.

– И что же произойдет, – спросил Хэмиш, не переставая писать, – когда невозможно будет обеспечить нерушимость рубежей? Что произойдет, если невозможно запретить людям… да просто перемещаться. С места на место?

– Граница еврейских поселений в районе Иерусалима полностью прорвана, – сказал Рон. – Никто никого не может остановить. В то же самое время и повредить никто никому не может – они все там только стояли и орали друг на друга. Сыпали проклятия, кулаками махали. А потом все утихло – поскольку никуда не привело и ничем не закончилось. Только воздух зря сотрясали. Целая толпа может валить на цепь солдат, но до стычки никогда не дойдет.

– Правила игры, похоже, настроены очень тонко, – заметил Хэмиш.

– Ну да, а разве нет? Итак, насильственные варианты событий более невозможны. И теперь все воинствующие идеологии по всему миру задаются… единственным вопросом – что делать? Как выиграть битву, если сражаться нельзя?

– Одно исключение в отношении насилия все же существует, – сказал Хэмиш. Брови Рона поползли вверх.

– И какое же?

Хэмиш снова снял очки.

– Самоубийство.

– Да ладно? В смысле – что? В самом деле?

– Не забывайте, что я врач. И сделал кое-какие звонки. А теперь информация подтвердилась – мое внимание привлек вчерашний самоподрыв в Лахоре. Смертник зашел в переполненную мечеть, однако кроме него никто не пострадал – сквозь окруживший его кокон силового поля даже звук не просочился. Просто вспышка, а потом на его месте – клочья мяса, кости да волосы. То есть насилие разрешено до тех пор, пока направлено на себя.

– Я это сообщение пропустил, – признался Рональд.

– И еще я звонил своим знакомым из «Скорой помощи». Самоубийства не прекращались. Похоже, насилие по отношению к самому себе дозволяется.

– Но ведь не все самоубийцы в действительности стремятся лишить себя жизни?

Хэмиш мрачно пожал плечами.

– Сообщений об успешно предотвращенных попытках за последние семьдесят два часа не поступало – ни у нас, ни в Ванкувере или Калгари. Про другие места пока что выяснить не получается.

– Как насчет случайных передозировок?

– Пока непонятно. Данных слишком мало. В центральной клинике Ванкувера был один вызов к пациенту, который вколол себе слишком много и тут же пожалел об этом – однако колоться ему ничто не помешало.

Рон потер лицо. Выпитый виски уже ощущался – он не успел пообедать.

– Давайте еще раз глянем на последовательность. Похищение, силовые поля, запрет на насилие. Нас… кастрировали. Если завтра инопланетяне высадятся по всему миру и захватят власть, нам останется лишь пассивное сопротивление. Отказ от какого-либо сотрудничества.

– Остается надеяться, – сказал Хэмиш, – что указ о пацифизме распространяется и на самих инопланетян.

– Сказать по правде, я в этом не уверен. Силовые поля выталкивали людей. Физических травм при этом, возможно, и не было – а эмоциональные?

– Кнут и пряник, – сказал Хэмиш, все больше хмурясь.

– Ненасилие – тот еще пряник.

– Это как горькое лекарство.

Рон хмыкнул.

– Хорошо, пусть кнут силовых полей, за ним – горький пряник ненасилия. Рассуждая логически, дальше последует еще один кнут.

– Рональд, с тем же успехом ярлыки можно поменять местами. Пряник – сохранение окружающей среды, спасенное от вымирания многообразие видов, кнут – прекращение агрессии, направленной человеком на кого-либо кроме самого себя. Да и оно не абсолютно. В конце концов, бойни продолжают принимать скот. Однако активная добыча морской рыбы остановилась. Уборка урожая продолжается, а мы знаем, насколько этот процесс бывает разрушителен, особенно при высоком уровне механизации. Вернее было бы утверждать, что наши агрессивные инстинкты избирательным образом ограничены. Запрет не абсолютен.

– И это любопытно. Однако кое в чем вы правы. Метафору кнута и пряника можно применять по-разному. Соответственно, мы не можем предвидеть, чего ожидать дальше.

Хэмиш пожал плечами.

– Допустим, что кнута. И что с нами еще можно сделать?

– Оккупировать. Высадить войска – хотя что я говорю? Зачем им войска? Разве что они собрались к чему-то нас принуждать, а иначе все эти транспорты… да блин, Хэмиш, что я такое несу? Вот к чему приводит чтение плохой фантастики. Как ни крути, все выходит бессмысленно. – Он вскинул руки. – Я сдаюсь.

– Хорошо, а как насчет пряника?

– Черт, тут я даже не знаю, откуда начать!

– Ровно с того, Рональд, с чего вы бы сами начали.

– Накормил бы голодных, обеспечил их чистой водой, средствами гигиены, медикаментами. Крышей над головой.

– То есть сделали бы все то, что мы можем и сами, просто не слишком хотим.

Рон уставился на него, потом кивнул.

– Да, я вас понимаю. Понимаю. Кнут или пряник? Мы этого не знаем и не можем знать. Пока что. Поскольку следующий ход – за нами.

– А насколько хорошо существующие властные структуры справляются с подобными гуманитарными акциями? – спросил его Хэмиш. – Проявляет ли «один процент» должную щедрость в перераспределении своих богатств? Сэм предупреждала нас о пропаганде, о противостоянии тому, что происходит. Какова вероятность того, что власть намеренно пожертвует жизнями миллиона-другого крестьян ради того, чтобы распалить в населении ненависть к инопланетным захватчикам?

Рон дернулся на стуле.

– Хэмиш, вы просто циник какой-то.

– Рональд, у меня тридцать шесть лет медицинского стажа, стажа в профессии, которую фармацевтические компании держат на коротком поводке. Мне совсем нетрудно вообразить наихудшее развитие событий. Людей используют, друг мой. Разменивают их жизни. Машина существует в первую очередь ради прокорма себя самой. Что там говорит нынешняя статистика? Половиной всех мировых богатств владеют шестьдесят четыре человека.

– Если инопланетяне ожидают, что мы должным образом поможем беженцам, они останутся разочарованы. Иными словами, нас опять ждет кнут.

– Или же нет, – сказал Хэмиш. – Поскольку они наблюдали за нами, они явно знают, чего следует ожидать. Вопрос заключается в том, волнуют ли их человеческие жизни, особенно те, чья потеря будут повернута против них.

– Полагаете, что они будут спокойно ждать, пока мы своими руками не усугубим вину? Звучит очень… жестко.