Иэн Макьюэн - Машины как я [litres]

– Я на середине главы. Хорошей главы. Может, обождете где-нибудь полчаса?

Но Миранда уверенно подошла к нему.

– Пап, не важничай. Мы ехали три часа.

Последние слова были смазаны их объятием, весьма продолжительным. Максфилд отложил ручку и что-то пробормотал на ухо дочери. Она присела перед ним и обхватила его за шею. Домработница удалилась. Я почувствовал себя неловко и перевел взгляд на ручку. Она лежала пером в мою сторону, среди стопок нелинованной бумаги, исписанной убористым почерком. Я заметил, что идеально ровные поля были чистыми, без всяких помарок, и в тексте не было ни зачеркиваний, ни кружочков со стрелочками. Я также заметил, что настольные лампы были единственными приборами в комнате – не было ни телефона, ни даже пишущей машинки. Пожалуй, только обложки отдельных книг и кресло, в котором сидел их автор, говорили о том, что сейчас не 1890-е. Казалось, девятнадцатый век совсем рядом.

Миранда представила нас друг другу. Адам, продолжая излучать странное обаяние, первым подошел к Максфилду. Затем настала моя очередь, и мы обменялись рукопожатием.

– Я много слышал о тебе от Миранды, – сказал он без улыбки. – Не терпится поболтать.

Я учтиво ответил, что тоже наслышан о нем и с нетерпением жду нашей беседы. При этих словах он поморщился, и я подумал, что он явно от меня не в восторге. Он выглядел гораздо старше, чем на фото в журнале пятилетней давности. У него было узкое лицо, туго обтянутое кожей, словно от чрезмерного гримасничания и злобствования. Миранда говорила, что его поколению свойствен определенный придирчивый скептицизм в общении. Я должен был выдержать этот, как она сказала, натиск, за которым скрывалась игривость. Таким людям нравится, говорила она, чтобы с ними бодались и проявляли остроумие. Теперь, когда Максфилд выпустил мою руку, я решил, что готов пободаться с ним. Что же до остроумия, меня словно огрели пыльным мешком.

Домработница внесла поднос с хересом.

– Не сейчас, спасибо, – сказал Адам.

И помог Кристине принести три деревянных стула, стоявших по углам комнаты, а затем расставить свободным полукругом перед столом.

Когда мы расселись с рюмками в руках, Максфилд обратился к Миранде, кивнув в мою сторону:

– Он любит херес?

Она перевела взгляд на меня, и я сказал:

– Вполне. Спасибо.

На самом деле я совсем не любил херес, и я подумал, что Миранда, возможно, предпочла бы, чтобы я сказал правду. Она принялась задавать отцу обычные вопросы о его болезнях, лекарствах, диете, уклончивом прогнозе врача, новом снотворном. Я слушал это воплощение дочерней заботы словно в гипнозе. В ее голосе звучали чуткость и любовь. В какой-то момент она наклонилась к отцу и убрала тонкие пряди волос с лица. Он отвечал ей как послушный школьник. Когда она касалась какой-то неприятной темы или врачебной несостоятельности и он раздражался, она успокаивала его и гладила по руке. Этот катехизис немощи также вселил спокойствие и в меня, и моя любовь к Миранде расцвела с новой силой. Мы проделали такой долгий путь, и плотный сладкий херес был бальзамом. Пожалуй, мне он все же нравился. Мои глаза закрылись, и мне пришлось сделать усилие, чтобы их открыть. Как раз вовремя, чтобы услышать вопрос Максфилда Блэйка. Он больше не был немощным брюзгой. Он пролаял вопрос точно команду:

– Ну! Какие книги вы читали в последнее время?

Это был худший вопрос, который он мог мне задать. Я читал с экрана – в основном газеты или разные сайты, научные, культурные, политические, и блоги. Прошлым вечером я увлекся журнальной статьей по электронным торгам. У меня не было привычки читать книги. В жизненной кутерьме не находилось времени, чтобы валяться в кресле, перелистывая страницы. Я мог что-нибудь придумать, но в голове было пусто. Последней книгой, что я держал в руках, была одна из монографий Миранды по Хлебным законам. Я только прочитал название на корешке и вернул ей книгу. Я не знал, что сказать, – не потому что забыл, а потому, что мне было нечего помнить. Я даже подумал, что такой ответ Максфилду мог быть верхом остроумия, но мне на помощь пришел Адам:

– Я читал эссе сэра Уильяма Корнуоллиса [39] Уильям Корнуоллис (1744–1819) – прославленный британский адмирал. .

– А, этого, – сказал Максфилд. – Английского Монтеня. Не фонтан.

– Ему не повезло попасть между Монтенем и Шекспиром.

– Плагиатор, я бы так сказал.

Адам мягко продолжил:

– В эпоху пробуждения светской личности на заре нового времени, я бы сказал, он занимает достойное место. Он немного читал по-французски. Должно быть, он знал Монтеня в переводе Флорио, как и в переложении, не дошедшем до нас. А что до Флорио, он знал Бена Джонсона, так что он вполне мог быть знаком с Шекспиром.

– И, – сказал Максфилд, входя в злой азарт, – Шекспир надрал из Монтеня для «Гамлета».

– Я так не думаю. – Мне показалось, что Адам чересчур смело держится с хозяином дома. – Текстуальные свидетельства скудны. Если вас увлекает эта тема, я бы сказал, «Буря» имеет больше шансов. Гонсало.

– А! Милый Гонсало, безнадежный будущий король. «Промышленность, чины я б уничтожил» [40] Уильям Шекспир. «Буря». – Здесь и далее перевод Николая Сатина (1840). . Чего-то там еще. «Здесь не было б ни рабства, ни богатства, ни бедности; я строго б запретил условия наследства и границы» и что-то дальше никто не стал бы.

Адам плавно подхватил:

– «Изгнал бы я металлы и всякий хлеб, и масло, и вино; все в праздности здесь жили б, без заботы».

– А у Монтеня?

– Словами Флорио он говорит, что дикари «не имеют никакой промышленности», а также «никаких чинов», далее «никаких занятий, кроме праздности», и далее «не знают ни вина, ни зерна, ни металла».

– Все люди праздны, – сказал Максфилд. – Вот чего нам хочется. Этот Билл Шекспир был чертов вор.

– Лучший из воров, – сказал Адам.

– Вы шекспировед.

Адам кивнул.

– Вы спросили меня, что я читаю.

На Максфилда внезапно нашло искрометное веселье. Он повернулся к дочери и сказал:

– Он мне нравится. Годится!

Я почувствовал гордость собственника за Адама, но еще сильнее было чувство того, что я, в отличие от него, видимо, не гожусь.

Снова возникла Кристина и сказала, что накрыла стол в столовой.

Максфилд сказал:

– Идите, возьмите тарелки и возвращайтесь. Я себе шею сверну, если вылезу из этого кресла. Я не ем.

Он отмахнулся от возражений Миранды. Когда мы с ней выходили из комнаты, Адам сказал, что он также не голоден.

Мы вошли в мрачную столовую за соседней дверью – дубовые панели, картины маслом с бледными серьезными мужами в кружевных воротниках – и оказались одни.

– Я не произвел на него впечатления, – сказал я.

– Ерунда. Он тебя обожает. Просто вам нужно побыть немного вдвоем.