Патрик Несс - Остальные здесь просто живут [litres]

– Кто это был, как думаешь? – спрашивает Мэл, причесывая бабушку.

– Опять копы? – пожимаю плечами я. – Или олени? Не знаю.

– Неужели мы так и не узнаем?

– А если даже узнаем – не пожалеем ли?

Бабушка запрокинула голову и прикрыла глаза – совсем как Мария Магдалина, когда чешешь ее за ушком. Причесывать бабулю может только Мэл, другим она не разрешает. Во время процедуры она ничего не говорит, да и потом тоже (а уж о том, чтобы поблагодарить, и речи не идет), но все эти пять минут сидит тихо, как кошка, и явно балдеет.

– Никто, кстати, не умер, – говорю я.

Мэл тут же шикает и показывает взглядом на пустую кровать миссис Ричардсон. Кто-то все же умер. Понятия не имею, когда и как, но, судя по всему, недавно – кровати в доме престарелых долго не пустуют. Миссис Чой так и лежит у окна. Наверное, смерть миссис Ричардсон ее опечалила: она даже не махнула, когда мы пришли.

– Может, потому что мы не хипстеры, – шепчу я. – Или нам просто повезло.

– Ты серьезно думаешь, что Нейтан имеет к этому какое-то отношение? Лично я так не думаю. А я вроде неплохо разбираюсь в людях.

– Ты права, – вздыхаю я. – Скорее всего он тут ни при чем.

– Думаю, твоя неприязнь отчасти объясняется ревностью.

– Не отчасти. Целиком.

Мэл в последний раз проводит щеткой по бабулиным волосам.

– Заплести тебе косичку?

Бабуля молчит: голова все еще откинута, глаза закрыты. Не дождавшись ответа, Мэл начинает плести косу.

– Сменим тему, – непринужденным тоном говорит сестра (явно что-то задумала, как пить дать). – Ты решил обратиться к психиатру?

– Мама рассказала?

– Да, но только чтобы спросить, не надо ли мне тоже. Она такая участливая вдруг стала, даже странно.

– Ага. Она меняется, я тоже заметил.

– По-моему, для нее это тоже своего рода выпускной… Она наконец сообразила, что большая часть ее детей вот-вот уедет.

– Вот ведь странно: мы даже не делаем вида, что у мистера Шурина есть хотя бы малюсенький шанс.

– Потому что его нет. – Недовольная косой, Мэл распускает ее и начинает заново. – Опять к доктору Лютер?

Доктор Лютер уже меня лечила – и Мэл тоже, и всех Митчеллов, когда мы решили пройти семейную терапию. Здесь следует постебаться: изобразить эдакую придурковатую психологиню в длинной хипповой юбке – одинокую тетушку, мягкую, как дикий шалфей, с добрыми ягнячьими глазами.

Ага, сейчас! Она даже близко не такая. Доктор Лютер свое дело знает, это сразу видно. Можно не волноваться, что она чего-то не поймет или сделает что-то не так. Представляете, какое это облегчение?

– Наверное, – отвечаю я сестре. – Время на исходе, а ей хотя бы не придется изучать мою историю. Она уже все знает.

– Время на исходе, – повторяет Мэл. – А ведь правда…

Да уж. Концерт «Сердец в огне» состоится завтра. Выпускной на следующей неделе. Время не ждет.

Мэл держит бабулины волосы каким-то мудреным захватом – я бы такое точно не изобразил.

– Подай, пожалуйста.

Сестра кивает на бутылочку со старомодным средством от спутывания волос, который бабушка раньше любила. Я подаю Мэл бутылку, она выдавливает средство на ладонь и начинает втирать его в бабулины волосы, заполняя комнату очень приятным кокосовым ароматом.

Бабуля вдруг прыскает со смеху – запах, видно, пробудил какие-то воспоминания.

– Что смешного, бабуль? – с улыбкой спрашивает Мэл.

Та только улыбается – сперва сестрице, потом мне.

– Помнишь острова, Филипп?

– Какие острова?

Не ответив, бабуля снова зажмуривается.

– Разве она бывала на островах? – спрашиваю я сестру.

– Может, она имеет в виду остров Ванкувер… Только кокосы в Канаде не растут.

Мэл заканчивает плести косичку, встает с кровати и бережно укладывает бабулю обратно на подушку. Та почти сразу засыпает. После причесывания она всегда так делает – у них с Мэл что-то вроде ритуала.

– Когда я уеду, она про это и не вспомнит, – говорит сестра. – Но от этого мне еще грустнее.

– Понимаю.

Я встаю: нам пора идти.

– Подожди, – останавливает меня Мэл.

Я сажусь обратно, а она прислоняется к бабулиной прикроватной тумбочке. Несколько минут мы просто молчим и смотрим, как старушки спят. Пустая койка между ними кажется пропастью, в которую они обе могут ненароком свалиться.

Мэл много времени проводит с Зовите-меня-Стивом. И она каким-то чудом до сих пор не рассказала маме о его существовании: боится, что он станет очередным пунктом в ее повестке дня, проблемой, которую надо решить, предварительно обсудив с советниками. В целом я ее понимаю. Но мамина победа на грядущих выборах настолько предсказуема, что ее незачем освещать в прессе. Газетчики и блогеры сосредоточились на выборах в сенат – вот где сейчас жара. Мама говорит, нам очень повезло, но я же вижу: то обстоятельство, что пресса оставила без внимания самое важное событие в ее жизни, не очень-то ее радует.

Мэл достает из сумки пластиковый контейнер. Открывает.

Я хмурюсь.

– Это твой обед?

Мы сегодня не поели. Мэл была у стоматолога – ей сейчас пытаются восстановить эмаль. Но обезболивать ничего не пришлось, и она могла бы пообедать – должна была пообедать – сразу после визита к врачу.

– Только не психуй.

Я уже вскочил и практически распсиховался.

– Мэл…

– Майки, умоляю…

– Только не начинай, ради бога! Не надо! Хватит с нас и моих загонов, я больше не выдержу , я не могу тебя потерять, Мэл!..

Она закрывает мне рот ладонью и показывает взглядом на спящую бабушку.

– Мэл… – шепчу я, с трудом сдерживая слезы.

Я ведь уже знаю, каково это – потерять ее, пусть только на три-четыре минуты. Все остальные минуты каждого божьего дня ты живешь в постоянном страхе, что это повторится. Да, ты можешь веселиться. Радоваться жизни. Но этот страх никуда не исчезает. Он всегда с тобой.

– У меня бывают такие моменты, Майки. И у тебя бывают – причем посерьезней моих. А сейчас столько всего происходит…

– Это из-за Стива? – Я готов сломать его пополам голыми руками, если придется.

– Нет, – твердо отвечает Мэл. Потом вздыхает. – Он очень хороший. Хотя… конечно, по этому поводу я тоже немного волнуюсь. Да и тебе бы хотелось… ну, нормально выглядеть для человека, который тебе очень нравится. Даже если этому человеку плевать, как ты выглядишь.

– Мэл…

– Это как твой шрам.

Я умолкаю. Она поднимает руку и легонько, как Хенна, проводит пальцами по моему шраму.

– Только это мой шрам. Я ношу его внутри. И большую часть времени о нем даже не вспоминаю.

– Но иногда все-таки вспоминаешь.

– Мир так ненадежен, Майки, – произносит Мэл. А потом повторяет: – Время на исходе.

Мы оба опускаем глаза на контейнер с едой. Там лежит ролл в японском духе: лосось, рис, какие-то зеленые проростки. Рядом вилка. Мэл ее достает.